Любовь и СМЕРШ (сборник)

Положив трубку, я долго смотрел на телефонный аппарат. Чертов гуру ухитрился выбить меня из рабочего расположения духа. Экран компьютера со страницей незаконченного рассказа мерцал и теплился, но настроение смотреть на него исчезло.

– Вот же дьявол! – выругался я и пошел на кухню варить кофе.

Утром следующего дня я встретил Антона перед домом. Вид у него был помятый.

– Вы что, всю ночь тут просидели?

– Да, – сказал он. – Не смог заснуть после нашего разговора. Вот, пришел к вам. Преступника, знаете ли, – он неловко усмехнулся, – тянет на место преступления.

– Ну, никакого преступления вы не совершали… – начал я, но он перебил меня.

– Только не говорите, не говорите мне ничего. Я виноват, очень виноват перед вами. Вчера, во время разговора, я позволил себе некорректность. Я даже говорил дерзости.

Он покраснел, опустил голову и упал на колени.

– Умоляю, умоляю, простите меня.

«Б-же мой! – подумал я. – Вот чего мне не хватало для полноты жизни. И что теперь делать с этим сумасшедшим?!»

– Я жалок, смешон, – продолжал он, не поднимая головы, – я совсем не знаю иврита, но поверьте, я хочу только добра своей стране и своему народу. Я делаю, что могу, что умею.

Он поднял голову и посмотрел на меня. Его лицо было залито слезами.

«Бедный мальчик, – подумал я. – И бедные его родители. А я, умный и все понимающий инженер человеческих душ, неужели не могу подать нищему копеечку, чуть-чуть согреть его сердце?»

– Встаньте, Антон, – сказал я. – Сегодня же я позвоню своему знакомому, редактору большой газеты, и попрошу его что-нибудь для вас сделать.

Он, словно ребенок, моментально перестал плакать, легко поднялся с колен и встал возле меня с выражением полнейшего доверия на лице.

– Свяжитесь со мной вечером, я дам вам его телефон.

– Спасибо, спасибо, – его губы произносили одно, а глаза спрашивали: – не обманете, не обманете меня снова?

– Не обману, – сказал я.

Телефон был у меня с собой, в записной книжке, но сначала я хотел предупредить приятеля. Приятель был человеком с большим опытом в сфере «public relations» и наверняка знал, как лучше управиться с Антоном.

– Посылай, посылай его сюда, – хохотнул он в трубку. – В редакцию такие психи приходят каждые полчаса. Мы его, голубчика, на второе, после супчика…..

Приятель перезвонил через две недели.

– Кого ты прислал! – кричал он в трубку, голосом полным рыданий. – Беззащитное создание, кроткий ягненок! Это же зверь, сатана в облике человеческом. Он сорвал мне работу редакции, я еле выпустил вчерашний номер! Он спит на лестничной клетке и не дает никому проходу. Даже полиция бессильна, ведь иврита он не знает, а русских сотрудников гипнотизирует своими россказнями, как удав кролика. Извини, дорогой, хотел тебе помочь, да своя шкура дороже. Забирай психа обратно.

– Да как его забрать? – спросил я, втайне радуясь избавлению. – Разве такого заберешь?

– Я устрою, – мрачно пообещал приятель. – В общем, встречай.

На следующий день Антон позвонил в мою дверь. Вид у него был самый, что ни на есть кроткий.

– Добрый день, – сказал он, ласково улыбаясь. – Я не знаю иврита, но редактор газеты дал мне тайный телефон агента Мосада, вашего старого друга. Он сказал, что вы с ним накоротке и легко договоритесь. Вот, пожалуйста, – и Антон протянул мне листик бумаги с каким-то номером.

Чтоб не упасть, я прислонился к дверному косяку.

Обида

Сапожник Давид обиделся на Всевышнего. Вообще-то сапожника звали совсем иначе, но, разговаривая с собой, он, в честь великого царя древности, именовал себя именно так.

Причина для обиды была тяжелая, точно булыжник. Сидя в мастерской, Давид от бессилия и горечи забивал в верстак мелкие сапожные гвоздики. Один за другим. Один за другим. О, если бы так же легко и просто он сумел решить главную проблему своей жизни. О! О! О!

Из окна мастерской открывался все тот же вид на унылую улицу маленького городка. Горбатились почерневшие от дождя и солнца крыши, как редкие зубы белели окна – жалкая картина ставшей привычной нищеты. Давид уже хотел отвести взгляд, как вдруг увидел городового. Нет, Всевышний явно мстил ему, подсовывая именно сейчас эту красную харю, с выпученными точно у рака, глазами и немилосердно нафабренными усами, по тараканьи торчащими из угреватых щек.

Вид городового вызвал у Давида приступ ненависти. Особенно бесила шашка, гордо свисающая с левого бока. Точно такой же шашкой, такой же краснорожий городовой бил его деда. Бил плашмя, чтоб не зарубить, но маленький Давид потом видел синие полосы на спине и груди деда, и это зрелище навсегда запечатлелось в его памяти.

Он вогнал еще один гвоздик и скрипнул зубами. О, его маленький, угнетаемый народ! За что он так страдает под пятой российского императора? Под грязным полицейским сапогом. Ведь мы умнее русских, трудолюбивее, честнее, дружнее, веселей в конце концов! Где же справедливость, Всевышний? Почему грубая нация, понимающая лишь язык силы, должна властвовать над тонким, изысканным народом?