Любовь и война. Великая сага. Книга 2

– Никто из нас не совершенен, а Господь всегда учил прощению. Вы были нездоровы, все устали, а положение стало смертельно опасным. Разве можно винить человека за неосторожное слово в таких обстоятельствах? – Его библейское лицо смягчилось. – Уверен, вы хотите знать новости. Но боюсь, дурные предчувствия, высказанные вами и еще многими, полностью сбылись. Даже моя вера слегка пошатнулась после вчерашних событий.

И, сидя среди походных коек с больными, ранеными и умирающими, Лайдж рассказал своему молодому другу, как федералы перешли реку и что было потом.

Глава 61

В ночь той же субботы в кабинете министра Стэнтона бодрствовали трое мужчин.

За окнами поднимался туман с Потомака. Тихо шипел газ в лампах, что-то где-то негромко пощелкивало. Стэнли очень хотелось, чтобы это бдение наконец закончилось и он мог бы вернуться домой. Ему хотелось изучить последние отчеты управляющего; доходы от фабрики уже почти удвоились благодаря тайному контракту, устроенному Батлером. Стэнли старался не показывать своего нетерпения, хотя совершенно машинально передвигался все ближе и ближе к краю кресла. Его левая нога подергивалась, беззвучно притопывая.

Майор Альберт Джонсон, надменный молодой человек, когда-то, в бытность Стэнтона юристом, служивший у него секретарем, а теперь превратившийся в его самого доверенного помощника, вышагивал от входной двери к дверям соседней комнатки, где сидел шифровальщик, а потом, развернувшись кругом, пересекал кабинет и начинал путь заново.

Президент лежал на кушетке, где провел почти весь день. Его старомодный костюм был сильно измят. Глаза, устремленные на что-то далеко за ковром, больше подошли бы плакальщику на похоронах; кожа приобрела нездоровый желтушный оттенок. Линкольн гневно говорил им, что некий мистер Виллард, корреспондент «Трибьюн», вернулся в субботу с фронта и в десять вечера был доставлен в резиденцию. Там он рассказал все, что видел, и выразил возмущение тем, что военная цензура отказалась пропустить его репортажи о бесполезных наступлениях, предпринятых армией Бернсайда во Фредериксбергской кампании.

– Я принес ему свои извинения, – добавил Линкольн, – и сказал, что надеялся, новости не так плохи, как их отражают.

Никто из них ничего не знал доподлинно. Министр следил за газетными публикациями – военные цензоры докладывали ему обо всех – и за телеграфными сообщениями с фронта. Он забрал приемный аппарат из штаба Макклеллана и установил его в библиотеке наверху, как только занял этот кабинет. Он даже переманил у бывшего командующего старшего офицера телеграфной связи капитана Эккерта. Стэнли всегда поражало, с какой дерзостью министр перехватывал информацию; ни одна важная новость не могла дойти до Вашингтона или выйти из него без того, чтобы это первым не узнал Стэнтон. Он использовал телеграф как некий личный тайный канал связи своего министерства с президентской резиденцией и самим Линкольном.

Президент продолжал выказывать огромное доверие Стэнтону, он восхищался им и как человеком, который еще в их адвокатском прошлом переиграл его на профессиональном поприще. Теперь Стэнтон называл Линкольна другом, хотя так выстроил их отношения, что президент оказался в положении ведомого, а не ведущего партнера.

Стэнли, впрочем, по-прежнему относился к Аврааму Линкольну как к жалкому олуху. Лежащий сейчас на кушетке президент напоминал ему труп или изваяние, созданное каким-нибудь бесталанным новичком. Министры из правительства Линкольна награждали людей из его окружения разными прозвищами. Например, более подходящего прозвища для Мэри Линкольн, чем Мегера, трудно было даже представить. Вот только разве можно было воспринимать прозвище самого Линкольна, которого иногда звали тайкун[31], иначе как насмешку? Этого человека никогда бы не переизбрали на новый срок, даже если бы война закончилась быстро и успешно, что казалось теперь маловероятным.

Дверь комнаты шифровальщика открылась. Джонсон замер. Стэнли вскочил. Появился Стэнтон, держа в руках несколько тонких желтых листков с копиями расшифрованных донесений с фронта. От министра пахло одеколоном и душистым мылом, из чего следовало, что днем он был на каком-то большом собрании. Стэнтон всегда тщательно мылся и душился после публичных встреч.

– Какие новости? – спросил Линкольн.

Отраженный свет газовых ламп превратил очки Стэнтона в мерцающие зеркала.

– Ничего хорошего.

– Я спросил о новостях, а не об их оценке.

Голос президента хрипел от усталости. Он передвинул повыше левый локоть, на который опирался; распущенный галстук упал на край кушетки.

Стэнтон сложил первые два листка пополам.

– Сожалею, но, похоже, сведения молодого Вилларда верны. Бернсайд действительно предпринял несколько наступлений.

– С какой целью?

– С целью взять высоты Мари – позицию почти неприступную.

Линкольн смотрел на него так, словно разом потерял всю родню:

– Так мы разбиты?

Стэнтон не отвел взгляд:

– Да, мистер президент.

Медленно, как будто страдая от артрита, Линкольн сел. Стэнли слышал, как хрустнуло его колено. Передав президенту листы, Стэнтон тихо продолжал: