Любовь и война. Великая сага. Книга 2

Ей ужасно хотелось выспросить у лейтенанта подробности, но она испугалась, что ее акцент вызовет у янки подозрения. Это были самые жалкие и самые отвратительные солдаты из всех, кого ей доводилось видеть, намного хуже тех, кто сопровождал дилижанс. У одного на руке был только большой палец, другой ходил с черной повязкой на глазу; бородач разговаривал как ирландский комик из варьете, а еще двое болтали на каком-то иностранном языке – наверное, венгерском. В дилижансе один пассажир рассказал ей, что правительство Союза сейчас испытывает большие трудности с набором в западную армию, поэтому вынуждено брать калек, иммигрантов, почти не говорящих по-английски, и даже конфедератов.

Наконец, измученная неведением, она подошла к сержанту, который выглядел почище остальных, и задала самый важный для себя вопрос:

– Скажите, а у этого отряда были фургоны?

Для уроженца Индианы сержант был достаточно учтив и доброжелателен.

– Да, мэм, – ответил он. – Торговец говорил, что этот парень перед смертью упоминал о каких-то фургонах. Будто бы их было два. Индейцы сожгли их и сбросили в овраг, там, где вся эта резня случилась.

Эштон пошатнулась, чувствуя, что вот-вот упадет. Сержант, прищурившись, с подозрением посмотрел на нее, но ей было уже все равно.

– А этот отряд, случайно, не вел человек по имени Пауэлл?

– Так и есть. Какой-то бунтовщик.

– И он?..

Сержант кивнул. Только тогда Эштон вспомнила о муже:

– А остальные?

– Все до единого. Вы кого-то из них знали?

– Мистера Пауэлла… не лично, понаслышке.

Такой ответ явно насторожил сержанта. Если эта женщина никак не связана с жертвами, почему она спросила о фургонах? Эштон уже осознала свой промах и отвернулась, прежде чем начались расспросы. Тем временем лейтенант тоже рассказывал толпе зевак о фургонах. Она прислушалась, напустив на себя высокомерный вид и стараясь не обращать внимания на пристальный взгляд сержанта.

– Когда этот парень умер, Уинслоу с двумя сыновьями поехали на то место. Апачи давно исчезли. Они нашли только обломки одного колеса и кучу пепла на две оврага, но больше ничего. С трупами уже расправились птицы и пумы.

Эштон развернулась и пошла по улице в сторону дома, чувствуя, как все сильнее слабеет от этой ужасной новости. Индианец смотрел ей вслед, спрашивая себя, почему эта красивая молодая женщина в сером летнем платье так странно себя вела. Одно ясно: она явно не отсюда. Вернувшись в свою комнату, Эштон села на кровать, дрожа всем телом. Два фургона, везущие триста тысяч золотом, уничтожены. Пауэлл мертв. Ни к кому из мужчин она никогда не была так привязана, как к Ламару Пауэллу. И не только потому, что он был просто невероятным, умопомрачительным любовником, но и потому, что он обладал огромными амбициями, которые помогли бы им…

Нет. Все кончено, и она должна это принять. Она осталась одна в этой глуши, без денег, кроме тех, что лежали на депозите в Нассау и принадлежали ей и ее покойному мужу. Теперь только ей.

Через два или три месяца у нее будет вполне приличное состояние. По крайней мере, столько времени понадобится, чтобы переправить багамским банкирам свидетельство о смерти Хантуна и доказательства ее прав на этот счет. Смогут ли они перевести ей деньги сюда, в Санта-Фе? Ответов на все эти вопросы, возникшие в связи с таким жестоким поворотом судьбы, она не знала.

Зато одно знала точно. Она сможет жить на те багамские деньги столько, сколько понадобится для того, чтобы найти тот злосчастный овраг. Торговец и его сыновья не особо копались в обломках, наверное, потому, что никакому обычному человеку не пришло бы в голову искать в золе золотые слитки.

А если дикари все-таки унесли золото? Такая вероятность вовсе не исключалась, но она не могла сбить Эштон с намеченного пути. Пусть золото, которое может удвоить ее состояние, пока подождет в том безвестном овраге, решила она, ведь о том, что там скрывается, никто, кроме нее, не знает. Эта приятная мысль немного смягчила ее печаль по Пауэллу, и чем больше она думала об ожидавших ее сокровищах, тем быстрее утихало ее горе.

О Джеймсе она не горевала совсем. Слабый и бесхребетный, он всегда был мужчиной лишь по названию. Однако при мысли о нем она кое-что вспомнила и стала рыться в ридикюле в поисках запечатанного письма, которое он дал ей при расставании. Тогда она решила, что письмо содержит какую-нибудь сентиментальную чепуху, и не вспоминала о нем до этой минуты.

Ничего сентиментального в письме не оказалось. После скупого приветствия, которое состояло только из ее имени, подчеркнутого дважды, и короткого, весьма нелюбезного вступления она прочитала следующее: