Любовь: история в пяти фантазиях

Таким образом, мы вновь встречаем множество обязательств и, кажется, речь совсем не идет о любви. Так и есть: в Послании к Ефесянам (5: 22 — 6: 4) любовь сама по себе выступает обязанностью, хотя она закреплена лишь за мужем, который в нуклеарной семье занял место Христа: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу… Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее». Таким образом, брак выступает отражением всего механизма спасения, в связи с чем неудивительно, что церковные соборы пытались взять на себя задачу регулирования матримониальной сферы. Послание к Ефесянам (хотя теперь считается, что оно было написано одним из учеников Павла, которого можно назвать псевдо-Павлом) считалось авторитетным документом, и каноническое право бесконечно разрабатывало положения, выдвинутые самим Павлом, псевдо-Павлом и отцами церкви. Поначалу, восхваляя собственное целомудрие, церковники рассматривали брак прежде всего как способ предотвратить грех прелюбодеяния. Но даже в этом случае они ограничивали супружеский секс запретами, призванными уменьшить его частоту и получаемое от него удовольствие. Периоды воздержания включали Великий пост, Рождественский пост, Пасху, воскресенья, а также время менструации и беременности. Секс считался законным только для продолжения рода, и чем меньше от него удовольствия, тем лучше, — именно поэтому нельзя было использовать необычные позы, предаваться ненужным ласкам или поцелуям, снимать одежду. Кроме того, восхвалялись целомудренные браки. В качестве примера можно привести двух образцовых влюбленных, описанных епископом VI века Григорием Турским: они состояли в браке в течение всей жизни, но никогда не вступали в сексуальную близость, хотя их взаимная любовь была настолько сильна, что после того, как их похоронили отдельно, их могилы чудесным образом соединились.

Поначалу большинство мирян и мирянок относились ко многим из этих запретов совершенно безразлично: брак был семейным делом, и церковь не имела к нему никакого отношения. Однако ситуация начала меняться по мере постепенного появления системы приходов и все более глубокого проникновения церковных учений в жизнь простых людей.

Тем временем менялась и сама церковь, постепенно восстанавливая ценность супружеской любви. Церковь все чаще настаивала на том, чтобы как жених, так и невеста давали публичное согласие на брак, что несколько подрывало родительский контроль, а некоторые духовные лица даже стали утверждать, что брак есть «таинство любви». Все это происходило в то же самое время, когда священнослужителям окончательно навязали безбрачие, в связи с чем целомудренная жизнь (как мы видели на примере св. Бернара) начала насыщаться эротическим зарядом. Проповеди Бернара, превозносившие святое целомудрие, отражали восхваления любви, приносимые многими мирянами (к ним мы обратимся в главе 4). К этому пьянящему вареву из эротических бесед, песен, литературы и, без сомнения, соответствующего поведения церковники добавили священные отношения супругов, провозгласив брак единственным местом, где может существовать подлинная любовь, настоящая любовь между мужчиной и женщиной. Все остальное объявлялось похотью.

Богослов Гуго Сен-Викторский (ум. в 1141 году), велеречивый сторонник этой точки зрения, считал, что Адам и Ева сразу же после своего сотворения стали брачной парой посредством «договора любви», установленного Богом с целью заселения Земли людьми. Этот договор не изменился и после грехопадения, хотя к благой цели брака — рождению детей — затем добавилась не столь добродетельная: брак стал уступкой плотской слабости. «Соединение плоти», в ином случае совершенно греховное, оказалось почетным в браке, хотя целомудренные браки все равно считались лучшим вариантом. Любовь мужа и жены в браке была «таинством и знаком той любви, посредством которой Бог соединяется с разумной душой… при помощи вливания благодати Его»[103].

Наряду с возвышенным взглядом на брак, появились и новые представления о Святом семействе и тех узах любви и заботы, которые его объединяли. Об этом можно судить, к примеру, по резьбе из слоновой кости XII века (см. ил. 5), на которой Мария, Иосиф и младенец Иисус связаны вместе скрещением их ладоней и рук. Бесчисленные последующие изображения Святой девы, кормящей грудью или играющей с младенцем Христом, свидетельствуют об обожествлении семейной жизни и придании ей эмоциональной насыщенности. Эмоциональное значение семьи для того времени раскрыл не кто иной, как Элред Ривоский, столь патетически рассуждавший о прелестях дружбы единомышленников (см. главу 1) — он же давал и пояснения о том, как нужно творчески соучаствовать в жизни Христа и Марии: