Любовь: история в пяти фантазиях

Этот совет в значительной степени был полезен и для мужчин. Однако Овидий не проявлял бессердечия, когда речь шла о женской точке зрения. Воображая, какие чувства испытывала мифическая царица Карфагена Дидона, брошенная своим приплывшим из Трои любовником Энеем, который затем отправляется основывать Рим, Овидий вкладывает в ее уста совершенно здравые и в то же время страстные слова якобы написанного ею письма:

Будешь искать там другую любовь, другую Дидону,

И, чтоб ее обмануть, клятвы ей будешь давать?..

Но если даже молитв исполненье твоих не замедлит,

Где ты отыщешь жену, чтобы любила, как я?

Вся я горю, как горит напитанный серою факел

Или как ладан святой, брошенный в дымный костер

(17–18, 21–24)[144].

Дидона у Овидия демонстрирует глубокое понимание психологии человека, который не только оставил ее ради более злачных пастбищ, утверждая, что в этом состоит его долг, но и бросил свою первую жену, которую Эней «по оплошности» забыл, убегая из Трои со своим сыном и престарелым отцом:

Все это ложь! И меня ты в обман не первую вводишь,

Мне не первой пришлось горькую кару нести.

Спросят: где теперь мать прекрасного Юла? Погибла.

Муж бессердечный ее бросил одну средь врагов.

Сам ты рассказывал мне… Но смутилась ли я?

По заслугам

Жги Дидону: вины легче грядущая казнь (81–86).

И все же Овидий не вполне расходился с Лукрецием, поскольку в дополнение к своим любовным произведениям написал книгу «Лекарство от любви», где прежде всего советовал по возможности не влюбляться, обращаясь как к мужчинам, так и к женщинам. Если же влюбленность случится, утверждал Овидий, то следует заняться делами, или отправиться в длительную поездку, или вспомнить всю ложь, которая прозвучала из уст женщины, или убедить себя, что она уродлива, или же удовлетворить свою похоть с другой женщиной. Если бы «Лекарство от любви» прочла Дидона, то

С башни Дидона своей не глядела бы в муке последней

Вслед дарданийским ладьям, парус направившим вдаль[145].

Овидий оставался в учебных программах на протяжении всего Средневековья не только благодаря своему поэтическому мастерству, но отчасти и потому, что в подобных пассажах он демонстрирует пренебрежение к страстной любви и разделяет общее женоненавистничество, которое всегда доминировало в мужском сознании Античности. Его поэзия стала образцом для любовной переписки средневековых студентов и их преподавателей — наиболее известным примером такой корреспонденции были письма, которыми обменивались Абеляр и Элоиза (см. главу 1), — а его любовные произведения нашли отражение в средневековой литературе о романтической любви. Но не будем забегать вперед.

Если творчество Овидия представляло собой последний вздох о любви-одержимости в античном мире (вместе с определенной попыткой излечиться от нее), то стойкий и верный долгу Эней задает тренд для следующего тысячелетия. Вергилий (ум. в 19 году до н. э.) в «Энеиде» описывает, как «стала метаться она [Дидона], совладать не в силах с безумьем» (IV, 300)[146]. Хотя считается, что Эней был влюблен в Дидону, он «жаждет скорее бежать, покинуть милые земли» (IV, 282). Выполняя повеление богов, он размышляет, как ему легче всего избежать обязательств перед Дидоной. На борту корабля, еще не вполне готового к отплытию, он видит сон, в котором Меркурий советует ему бежать — причем быстро:

Как обступивших тебя опасностей можешь не видеть?

Дует попутный Зефир, — и того ты, безумец, не слышишь?

Ныне, решившись на смерть, нечестивые козни царица

В сердце лелеет, и гнев оскорбленной бушует прибоем.

Что ж ты бежать не спешишь, пока поспешить еще можно?

(IV, 560–565).

Проснувшись, Эней приказывает своим людям развернуть паруса и отправляется основывать Рим, где со временем будет царствовать

…муж, о котором тебе возвещали так часто:

Август Цезарь, отцом божественным вскормленный, снова

Век вернет золотой на Латинские пашни (VI, 792–793).

Возвышение одержимости

Христианство с пренебрежением отнеслось к надеждам Вергилия — его «золотой век» остался в другом мире — и настойчиво перемещало цель любви с земли на небеса (см. главу 2). Многим это удавалось, однако начиная с XI века — или по меньшей мере в письменных памятниках литературы того времени — появилась новая концепция мирской любви, которую ее приверженцы именовали прекрасной (куртуазной) любовью, или fin’amor на разговорном языке Южной Франции. Эта любовь была страстной и откровенно эротичной, но в то же время сдержанной и игривой. Ее ценность оказалась столь высока, что мужчине (а иногда и женщине), который ощущал такую любовь, было даровано своего рода благородство. Адепт куртуазной любви превосходил в добродетели и величии души всякого, кто заявлял о своей принадлежности к элите, апеллируя к собственному происхождению и наследству. Куртуазная любовь обязывала служить до конца жизни своей возлюбленной, даже если последняя была холодна и не испытывала взаимных чувств, даже если любовь причиняла сильную боль.