Любовь: история в пяти фантазиях

Оставаться «в плену идеи любви» — это не исключительно женская черта. Вспомним одну известную песню: «Когда мужчина любит женщину, // Он не может думать о чем-то другом». Лирический герой песни одержим женщиной, и хотя она совершенно не собирается умирать, он уже предчувствует, что потеряет ее и станет несчастным: «Она может принести ему такие страдания, // Если выставляет его дураком». Эта песня, исполненная американцем Перси Следжем и ставшая главным хитом 1966 года, находит отклик и сегодня, о чем свидетельствуют комментарии под роликом с ее концертным исполнением на YouTube: «В его голосе можно почувствовать боль. Абсолютно трансцендентная вещь» (32 лайка), «Всякий раз эта песня трогает мою душу» (493 лайка), «Именно так я люблю свою жену» (323 лайка)[135].

Страдание. Экстаз. Озабоченность. «Как видно, влюбилась», — утверждает Эмма из одноименного романа Джейн Остин, размышляя о своем избраннике Фрэнке Черчилле. «Как видно, да, — повторяет она. — Эта тупая апатия, вялость, неохота сесть и заняться полезным делом, это ощущение, что все в доме надоело, постыло!»[136] Подобные симптомы были столь же хорошо знакомы и античным, и средневековым врачам, которые именовали их любовной тоской, а сегодня некоторые ученые сравнивают их с зависимостью.

Пренебрежение к одержимости

Несмотря на такой образец, как Пенелопа, в античном мире в целом не одобрялась и даже высмеивалась та разновидность любви, которая у нас ассоциируется с романтикой и приходит на ум, когда мы говорим, что «влюбились». Греки полагали, что женщины слабы, а следовательно, нет ничего удивительного, что они восприимчивы к такой любви. Однако считалось, что мужчины должны быть сильнее. Один из ораторов платоновского «Пира» — незваный гость Алкивиад — приходит к столу пьяным, ревнивым, разъяренным и несчастным, потому что он одержим Сократом. По его утверждению, всякий раз, когда он слышит слова Сократа, у него подкашиваются ноги: «Сердце у меня бьется гораздо сильнее… а из глаз моих от его речей льются слезы… [Раньше я] ничего подобного не испытывал, душа у меня не приходила в смятение, негодуя на рабскую мою жизнь». Удивительно слышать такие слова из уст афинского аристократа, владеющего большим состоянием, имеющего прочное социальное положение, хозяина множества рабов. Единственное его желание — быть рядом с Сократом, но и это приносит ему мучения: «И порою мне даже хочется, чтобы его вообще не стало на свете, хотя, с другой стороны, отлично знаю, что, случись это, я горевал бы гораздо больше» (215e–216c)[137]. Прежде, когда Алкивиад был уверен в своих чарах, он воображал, что Сократ хочет стать его наставником и любовником. Вот и славно: он станет потворствовать этому и поощрять ухаживания. Но даже после того, как он пригласил Сократа переночевать у него дома, даже после того, как он забрался к нему под одеяло, чтобы приласкать старшего мужчину, он «встал точно таким же, как если бы спал с отцом или со старшим братом» (219d). Какое унижение! Любовь Алкивиада оказывается грязной и непристойной, а Сократ, любитель трансцендентной красоты, сохраняет спокойствие и выходит явным победителем из этой игры.

* * *

Если Алкивиад стыдился своей всепоглощающей и безответной любви к другому мужчине, то можно представить себе, насколько постыдным делом для древнегреческого мужчины было страстно влюбиться в женщину, в особенности если эта любовь была незаконной. Такая любовь переворачивала правильный — космический — порядок вещей. Как свидетельствует Ксенофонт, выбор невесты являлся семейным делом, а сама она имела право на одержимость любовью лишь в тот момент, когда собиралась выходить замуж. Именно поэтому Эрот на античных изображениях (см. ил. 7) возлагает венок на голову молодой женщины в момент ее свадебных приготовлений — в любое другое время страстная любовь женщины считалась результатом колдовских заклинаний или действия афродизиаков, то есть вмешательства внешних сил. Этой любви следовало противостоять при помощи ответных магических действий и колдовства.

Некоторые врачи — правда, они были в меньшинстве — придерживались другой точки зрения, утверждая, что любовь зарождается внутри человека. Они рассматривали любовь как болезнь души и тела, сродни меланхолии (или как одну из ее разновидностей), как эффект, порождаемый чрезмерным количеством черной желчи — одной из телесных жидкостей, определяющих человеческую физиологию. Как писал Аристотель или один из его последователей, «те, кто обладает большим количеством горячей черной желчи, становятся безумными, или хитрыми, или вожделеющими, или легко поддающимися гневу и желанию… Если этот жар приближается к области интеллекта, многие также страдают от безумия и одержимости»[138]. Позже, уже в римский период, философ и медик Гален (ум. ок. 200 года), чьи труды станут основополагающими для последующей медицины, утверждал, что нашел хорошее лекарство для тех, кого мучает эротическое желание: