Мощное обязательство
Идеал Оливера и Дженни еще сильнее противоречит модели «текучей любви», предложенной социологом Энтони Гидденсом. Эта модель «предполагает равенство в эмоциональной отдаче и получении». В такой любви присутствует множество обязательств, зависящих от той «степени, до которой каждый из партнеров готов раскрыть свои интересы и потребности другому и стать уязвимым со стороны этого другого»[130]
. Это предполагает еще большие требования в сравнении с обязанностями, которые возлагали друг на друга влюбленные XIX века: любовь здесь должна не только раскрывать личность, но и в качестве собственного «первого приоритета» выступать в качестве «саморазвития». Гидденс в работе конца 1980‐х годов называл это «чистой любовью», полагая, что она начинает характеризовать — иГидденс признает, что партнер, получивший подобное «дальнейшее уведомление», может испытывать страдание, — и это почти наверняка произойдет. Даже в преданных друг другу отношениях, допускает Гидденс, царит беспокойство, в них всегда возникает вопрос: «Действительно ли она любит меня — или же я люблю ее больше?» Тем не менее Гидденс, похоже, вполне уверен, что идеал возможен: вся штука заключается в том, чтобы достичь равновесия между автономией и зависимостью. Однако, как показали последующие исследования, взаимность и обоюдность не обязательно являются идеалом для многих современных пар даже в западных обществах вне зависимости от возраста, классовой принадлежности, сексуальной ориентации, политических убеждений, религиозных верований, широты социальных связей и многих других факторов. И даже когда слияние душ является идеалом, реальность «пережитого опыта» редко ему соответствует[131]
.Популярный философ Ален де Боттон в одной опубликованной несколько лет назад и вызвавшей масштабную дискуссию статье попытался утешить разочаровавшиеся пары, в чьих отношениях отсутствует слияние душ (не говоря уже о романтике), показав, что сама возможность этого довольно низка. По утверждению де Боттона, необходимо отказаться от представления «о том, что существует совершенное существо, которое может удовлетворить все наши потребности и предупредить каждое наше желание. На смену романтическому взгляду должно прийти трагическое — а порой и комическое — осознание того, что любой человек способен нас расстраивать, злить, раздражать, сводить с ума и разочаровывать, а мы делаем то же самое в ответ, причем без всякого злого умысла». Здесь перед нами появляется нечто противоположное слиянию в любви: это попытка искоренить фантазию о любви — а возможно, и любые фантазии в принципе, — не предлагая иной альтернативы, кроме того, что наш партнер «не совсем уж плохой человек»[132]
.