Любовь: история в пяти фантазиях

Восхитительная природа любви Тристана и Изольды еще яснее проявляется в других версиях романа, гораздо более известных в наши дни, чем в Средние века. Зелье в них действует на протяжении всей жизни героев, а их любовь настолько истинна, сильна и всепоглощающа, что не предполагает иного выхода, кроме смерти в вечных объятиях. Поэт Готфрид Страсбургский (расцвет творчества — 1200–1210 годы) объяснял, почему изложение этой истории потребовало от него долгих и усердных трудов:

Если бы эти двое, о которых повествует моя история любви, не перенесли горе ради радости, боль от любви ради любовного экстаза, соединяясь в одном сердце, то их имя и история никогда бы не подарили столько восторга многим благородным душам!.. Ибо везде, где еще сегодня можно услышать рассказ об их верности, их абсолютной преданности, радости и печали их сердец, всякая благородная душа находит себе пищу… Их жизнь и их смерть — это хлеб наш[166].

В Евангелии от Иоанна (6: 35) Иисус сказал: «Я есмь хлеб жизни». Но с точки зрения Готфрида, хлебом жизни для человека благородного сердца выступает любовь, подобная той, что соединила Тристана и Изольду.

Восторженная и совершенно прелюбодейная любовь также была описана Кретьеном де Труа в «Ланселоте» — романе, созданном для богатой покровительницы поэта Марии Шампанской. Главный герой романа и жена короля Артура Гвиневра охвачены настолько сильной и чистой любовью, что это фактически освобождает их от порицания. И вот, когда их любовь наконец увенчалась постелью,

Ему был сладок всякий миг

Лобзаний, ощущений нежных,

И в наслаждениях безбрежных

Такой восторг объял его,

Что о подобном ничего

Не говорили, не писали[167].

Прелюбодеяние в этом романе едва ли составляет проблему — гораздо более важной оказывается готовность героя рисковать своей жизнью и даже пожертвовать ею ради возлюбленной. Ланселот уподобляется Христу, когда в погоне за похищенной Гвиневрой пересекает мост, острый и узкий, как меч: перебираясь по нему, герой ранит руки и ноги — намек на раны Христа и стигматы, чудесным образом обретенные св. Франциском примерно в то время, когда был написан роман. По утверждению Кретьена, любовь-одержимость Ланселота делает его объектом как почитания, так и — по иронии — порицания: куртуазная любовь приводит героя к подвигам послушания и служения, которые любой настоящий рыцарь счел бы бесчестными.

Таким образом, даже когда поэты и романисты на разные лады воспевали чудеса куртуазной любви, они оставляли возможность для критики, и многие авторы приняли этот вызов — порой критика куртуазной любви звучала тяжеловесно в трактатах и церковных декларациях, а порой легко в пародийных произведениях. Как ни странно, один и тот же патрон мог покровительствовать как литературе о куртуазной любви, так и нападкам на нее. Обратимся к написанному на латыни трактату «О науке куртуазной любви» Андрея Капеллана[168], служившего при дворе все той же графини Марии Шампанской, что покровительствовала Кретьену. В отличие от последнего, Андрей не был сочинителем любовных романов. Цель его труда вызывает ожесточенные споры, но вряд ли можно утверждать, что она шла на пользу куртуазной любви. Разделив эту тему на две части — за и против, Андрей превращает идею любви в соревнование. В первой части трактата он представляет не соблазнительные речи, а строгие аргументы, которые должны использовать мужчины, общаясь с женщинами любого происхождения, чтобы втянуть их во внебрачные любовные отношения. В случае каждого из аргументов предлагается в целом отрицательный или уклончивый ответ, который следует использовать женщине. Во второй части Андрей решительно отвергает идею прелюбодейной любви, объявляя ее аморальной, неблагоразумной и опрометчиво расточаемой на самых отвратительных из всех возможных существ — женщин. Если ваш сексуальный зуд слишком силен, хорошо, найдите себе жену, но не воображайте, что в этом замешана любовь! Ибо единственная благая любовь — это любовь к Богу. Несмотря на то что сочинение Андрея маскировалось под трактат о любви, оно представляло собой речь замшелого зануды, направленную против всякой иной любви, кроме религиозной. Это было возвращение к эпохе, когда церковники наподобие Гуго Сен-Викторского восхваляли в супружестве святую любовь (см. главу 3).

Ритуализация одержимости

В сочинении Андрея Капеллана любовь-одержимость превратилась в нечто вроде «стиля», способа ухаживать за дамой и добиться от нее ответа так, чтобы при этом никто ничего по-настоящему не чувствовал. В подобном понимании любовь-одержимость оказывается игрой, и действительно, представление о любви как о битве понарошку, ведущейся между мужчинами и женщинами, в те времена было широко распространено. Их иллюстрациями выступали изображения Замка Любви (см. ил. 9). Порой такие представления разыгрывались в виде театрализованных представлений.