Любовь: история в пяти фантазиях

В античном мире — а кое-где эти представления сохраняются и сегодня — считалось, что фаллосы защищают от опасности и зла. Во многих респектабельных лавках, в банях и гробницах фаллические изображения приобретали стратегическое значение в качестве защитных амулетов. Все это не являлось порнографией в современном смысле этого слова, равно как и эротические сцены, украшавшие кувшины с вином, которыми пользовались римские солдаты в лагерях вдоль Роны. В этих изображениях секса и гениталий не было ничего скрытного — они предназначались для того, чтобы все могли их видеть и наслаждаться.

Под влиянием христианства многое изменилось, хотя мы уже отмечали, что ненасытная любовь была хорошо известна ученым (как мужчинам, так и женщинам), читавшим Овидия в средневековых школах. Рассмотренная выше иллюстрация на полях «Романа о Розе» (см. ил. 8) и непристойные куплеты фаблио открыто демонстрируют, что в Средневековье необузданный секс являлся частой и вызубренной наизусть темой. Он мог даже становиться материалом для поэтических произведений, как, например, в стихах одного трубадура, известного под псевдонимом Триболе:

Трахаль тот не любил

Ни единой женщины, но трахать хотел

С вечным стояком и страстным желаньем

Поиметь любую, кого только сможет.

Автор этого сочинения отрицает, что его персонаж был влюблен, но сам «трахаль» считает совершенно иначе:

И рек он: «Плох тот, кто не имеет

Днем и ночью ту, которую любит»[184].

У короля Арагона Хайме I (ум. в 1276 году), жившего примерно в то же время, когда были написаны эти строки, было три жены и по меньшей мере три любовницы. Судя по записям о королевских подарках, он любил их всех, поскольку одну из жен называл «любимой» и «дражайшей», тогда как все его дамы были просто «любимыми»[185].

Однако отыскивать в официальных постановлениях монархов слова любви все равно, что вспахивать каменистую почву палкой. Многие средневековые мужчины бросали своих жен ради более злачных пажитей, и некоторые местные обычаи прямо разрешали им это делать. Правда, трудно понять, какое отношение к этому имела любовь: для Средневековья у нас просто нет достаточного объема свидетельств ненасытной любви в духе Павсания, хотя в период раннего Нового времени они обнаруживаются в избытке.

Наши руки не для скуки

Выше уже цитировалось написанное около 1600 года стихотворение Джона Донна, в котором он сравнивал свою любовницу с Новым Светом, а собственные руки — с нетерпеливыми искателями колониальных наслаждений:

Моим рукам-скитальцам дай патент

Обследовать весь этот континент;

Тебя я, как Америку, открою,

Смирю и заселю одним собою[186].

Лично участвовавший в экспедиции Уолтера Рэли в Гвиану, Донн, несомненно, согласился бы с утверждением, что Новый Свет — «это страна, еще сохранившая девственность, которую никогда не грабили, не портили и не прикасались к ней»[187], словом, место, созревшее для захвата. На одной гравюре XVI века, изображающей высадку Америго Веспуччи в Америке, этот континент представлен в виде пышной, почти обнаженной женщины, с удивлением пробуждающейся ото сна (см. ил. 11). Она приветствует исследователя, который встречает ее изумленный взор пристальным взглядом — его ноги твердо стоят на земле, а тело хорошо защищено броней. Держа в одной руке астролябию, символ научного прогресса Европы, другой он водружает флаг, украшенный крестом. Это изображение провозглашает безоговорочное превосходство Европы — мужского, неуязвимого и христианского континента. Герой-завоеватель Веспуччи готов «овладеть» женщиной, подчинить животных, все еще вольно пасущихся в нетронутой дикой местности, и погасить огонь, на котором поджаривается человеческая плоть, — за ним на гравюре следят туземцы, расположившиеся позади женской аллегории Америки.

Триумфальное завоевание европейцами «девственной» территории позволяет объяснить, почему художники эпохи Возрождения, гуманисты и поэты стали по-новому смотреть на древние эротические изображения. Ренессанс не «открыл» классическую древность — она всегда присутствовала в книгах, фресках и статуях, которые ценились и в Средние века. Однако новые интересы диктовали трансформацию прошлого. Поэт Пьетро Аретино (ум. в 1556 году), вдохновляясь гравюрами с изображением различных сексуальных поз, напоминающих настенные росписи Помпеи, написал к ним сопроводительные сонеты. Если у Петрарки жанр сонета становился способом выразить непреходящую любовь, то Аретино сделал его непристойным:

Бедра пошире раздвиньте, отринув страх,

Дабы мой взор насладился эдемским склоном

Ягодиц и несравненным, прелестным лоном,

Перед которым сердца полегли во прах.

Расцеловать Вас, моя дорогая, ах,

Страстно хочу, и Нарциссом кажусь влюбленным

Я себе — юным, преображенным

Зеркалом этим, что жадно держу в руках[188].