Любовь: история в пяти фантазиях

Сегодня мы являемся наследниками не только всего репертуара западных историй о любви, но и множества других — традиций любви, пришедших из Африки, Азии, Южной Азии и от коренных американских племен. Тем не менее людям легче придерживаться какой-то одной фантазии и позволять ей доминировать в их жизни. Элоиза была погружена в представление о любви, свободно отдаваемой и принимаемой влюбленными, чьи мысли выступают взаимным отражением. Данте в ранней юности нашел источник трансцендентности в Беатриче и никогда от него не отказывался. Муж «суперженщины» Марджори Хансен Шевиц настаивал, что даже несмотря на насыщенную карьеру она обязана заботиться о своем супруге. Рано овдовевшая Бесс Горник до конца жизни была одержима воспоминаниями о муже. Гёте воображал, что Фауст получил искупление за свою любовь к Маргарите и отказ от нее, поскольку в природе мужчины заложено стремление к «вечной женственности».

Зато Казанова, который буквально бесконечно преследовал женщин, был готов отбросить этот любовный сюжет, чтобы жениться на Терезе. Их брак, возможно, и не закончился бы любовью до гроба, подразумеваемой христианскими обетами, но Казанова по меньшей мере не исключал такой сценарий. На протяжении долгого времени фантазии о любви переворачивались, переосмысливались и обретали новые цели. Во всем этом присутствует некая освобождающая идея. У истории есть два основных назначения — она позволяет увидеть, как обстояли дела в прошлом и как они менялись с течением времени. Тем самым мы обретаем дистанцию и перспективу — то же самое можно утверждать об истории любви как клубке разрозненных фантазий. Вот почему мы должны осмыслить модели, идеалы, надежды и фантазии, лежащие в основе любви, оценить их преобразования и подвергнуть критике их проявления. «Что такое любовь?» — вопрошал философ Саймон Мэй в начале одной своей работы. В книге вопрос был поставлен иначе: «Чем любовь была?» Фантазии, распространенные сегодня, как будто существовали всегда — они представляются неотъемлемыми и «естественными». Но их рассмотрение в исторической перспективе доказывает, что именно в этом и заключается самая обманчивая фантазия. Когда Джеки Уилсон исполнял песню «Твоя любовь держит меня на высоте», эти слова звучали как еще одна вариация идеи, которая когда-то представляла собой философскую попытку преодолеть изменения и смерть, выступала желанием средневекового христианина вознестись к Богу, спасением поэта при помощи образа девушки, встреченной им на улицах Флоренции… Это прекрасная идея, но если она создает ожидания, которые не оправдываются и никогда не сбудутся, то с ней можно попрощаться. Если разочарование окажется слишком сильным, то можно испробовать методы лечения наподобие предложенных Ангусом и Гринбергом, стремившихся изменить рожденные нашим персональным опытом сюжеты, за которые мы цепляемся как индивиды[233]. Понимание истории любви, на мой взгляд, также может быть — и является — своего рода терапией, помогающей освободить нас от сюжетов, которые кажутся неизменными и актуальными для любых времен. Если эти истории нам не подходят, мы можем обнаружить — или создать — новые.

Я выбрала профессию историка отчасти для того, чтобы восстать против ограниченности теории Фрейда, в которой слишком много говорится о взаимодействии универсалий наподобие эдипова комплекса и индивидуальных неврозов типа подавленных детских фантазий, но ничего не сказано о духе времени или о нашей зависимости от обстоятельств и случайностей. Тем не менее, как выяснилось в процессе моих исследований и написания этой книги, фантазии предлагает сама история. Они меняются со временем вместе с их актуальностью и опытом, который они охватывают, — и даже несмотря на это, они продолжают источать свет и манить нас. Знание контекста и их прихотливых перипетий в прошлом помогает взглянуть на фантазии в исторической перспективе и освободить нас от их тирании.

Дополнительная литература

Глава 1. Единство душ