Любовь к истории питая

Эсминец «Грозный» входил в состав союзных эскортов, которые конвоировали караваны с поставками по ленд-лизу. В нашей стране не все отчетливо представляли, какой длинный и тяжелый путь проделывала через океан обычная банка свиной тушенки, пока ее где-нибудь под Курском не вскроет штыком наш солдат.

— Война нас, подростков, многим обделила. Но в те годы мы очень быстро взрослели. На эсминце я встретил людей замечательных, прекрасных специалистов и знатоков своего дела. Как их ценили и уважали! Возвращаемся мы из похода, выстраиваемся на палубе, запели горны. Командующий флотом А. Головко выслушивает рапорт, пожимает руку командиру корабля, потом поворачивается и подает руку мичману Холину, который еще вчера, во время атаки подводной лодки, когда надо было голыми руками, ногтями отодрать ото льда и сбросить глубинные бомбы, раньше всех выбежал, прямо босиком, и пока не сыграли отбой, он так босиком и стоял на юте и не просто стоял, а выполнял боевую задачу. Вот кто такой был мичман Холин.

— Я сам никаких выдающихся поступков не совершил, — рассказывает Валентин Саввич, — просто старался честно выполнять службу и быть верным присяге. Я был свидетелем и очевидцем таких героических деяний, которые и по сей день наполняют меня гордостью за своих флотских товарищей…

В конце войны, осенью 1944 года, мы всей бригадой миноносцев шли вдоль Кольского полуострова…

Если открыть первый роман Валентина Пикуля «Океанский патруль», то об этом эпизоде сказано вот как:

«…Скоро на всех эскадренных миноносцах дивизиона, еще с вечера выведенных на рейд, раздались команды:

— Па-ошел шпи-и-иль!..

Загрохотали цепи, боцмана с брандспойтами в руках засуетились на полубаках, тугими струями воды смывая налипший на цепи ил, и массивные каракатицы якорей еще не успели убраться в клюзы, как эсминцы уже тронулись на выход в открытое море…

Узок Кольский залив — негде разгуляться шторму. Но неистовое бешенство ветров вздыбило водную поверхность, подняло пляшущую толчею волн, и корабли, переваливаясь с борта на борт, зарывались отточенными форштевнями в воду. Расписанные причудливым камуфляжем в виде снежных скал и башен, они матово поблескивали своими боками при свете полярного сияния и были похожи на скользких пронырливых рыб, всплывших наверх подышать свежим воздухом… Эсминцы сильными рывками вспарывали океанскую волну, с ровным гулом бегущую им навстречу…»

— Да, очень сильно штормило, — продолжил воспоминания Валентин Саввич. — Немецкая подводная лодка торпедировала М-08 «Достойный». Мы столпились в радиорубке и слушали, как радист гибнущего эсминца, оставаясь на вахте, открытым текстом передал сообщение о состоянии корабля. Потом, когда генератор залило водой, перешел на аккумуляторное питание и опять вышел в эфир. Он не назвал ни своего имени, ни своей фамилии, только крикнул напоследок: «Товарищи, прощайте!» А дальше — только треск и шипение. Он так и погиб безвестным для нас вместе с кораблем…

В романе-хронике «Моонзунд» о моряках сказано так:

«Экипажи подводных лодок комплектовались исключительно из добровольцев. Принуждения не было: не хочешь под воду полезать — и не надо, тут же списывали без истерик. Бросалось в глаза резкое несоответствие в возрастах: офицеры, как правило, отчаянная молодежь, а команда — из людей, уже обвешенных шевронами за долголетнюю службу. Люди на подплаве быстрее надводников продвигались по таблице чинов. Здесь матрос, хороший специалист, имел возможность выслужиться в первый офицерский чин — прапорщика по Адмиралтейству… В основном же служить под водой шли грамотные патриоты, любящие свое дело и отлично знающие, что ожидает их при малейшей оплошности…»

Из официальной справки: «В тяжелых условиях Севера, под бомбами, атаками подводных лодок и торпедоносцев «Грозный» отконвоировал без потерь около 800 отечественных транспортных судов, сбил 6 самолетов, атаковал 3 подлодки, прошел более 50 тысяч миль».

Краснознаменный военно-морской флаг эсминца «Грозный» хранится в музее.

Закончив службу на эсминце «Грозный», штурманский электрик, в совершенстве изучивший две системы гирокомпасов — «Сперри» и «Аншютца», сбежал по узенькому трапу на причал.

— Я был еще все-таки ребенок. Когда наступила пора уходить с корабля, я на прощанье обнял гирокомпас, как обнимают своего верного друга, и горько заплакал над ним, сознавая, как много он мне дал и как много я с ним теряю. Вот так-то, — грустно вздохнул Валентин Саввич и добавил две строки из Адама Мицкевича: — Тихо вшендзе, глуха вшендзе, цо-то бендзе, цо-то бендзе…

Человек и море… Это особая тема, она все больше волнует человечество, соперничая с темой проникновения в загадки космоса. И человек будет вечен, пока шумит море. В море юность быстрее, чем на берегу, смыкается с мужеством. С высоких мостиков кораблей юноши зорче вглядываются в горизонты своей жизни…

Что ждало Валентина Пикуля? Какие просторы откроются перед ним? Нет, ничего он еще не знал, вышагивая по причалу. А над портом неслась песня: