Любовь к истории питая

К нам на берег морской
ледяная волна
принесла бескозырку
матросскую…

Глава 3 ЛЮДИ В СУДЬБЕ ПИСАТЕЛЯ

Иногда открывшаяся перед тобой свобода бывает страшна и опасна — своей бесконтрольностью. Так и подмывает нырнуть в какой-нибудь пугающий закоулок, свернуть на незнакомую улицу. Вон их сколько в Ленинграде, да и с какими названиями: Ординарная, Гатчинская, Барамалеева, Подковырова… Впереди — никаких ограничений, никаких сигнальных огней. В рундучке, рядом с тельняшкой, выданной по случаю демобилизации бывалым старшиной, лежал дешевенький блокнотик, куда Валя нет-нет да и заносил свои впечатления, меткие фразы, беззлобные поддевки матросов, и характеристика, выданная штурманом эсминца «Грозный». Не смущали, а радовали слова: «Юнга В. С. Пикуль способен на совершение НЕОБДУМАННЫХ ПОСТУПКОВ».

— Я был молод и неопытен. Будь рядом отец, он бы подсказал, как быть. Но последний раз я встретился с ним в дельте островов Северной Двины. Он крепко обнял меня, поцеловал и, узнав, что я еду учиться на Соловки в школу юнг, сказал: «Благословляю». Больше я его не видел. Он пошел добровольцем в морскую пехоту и погиб в Сталинграде в сентябре 1942 года, защищая Дворец пионеров. Я оказался один и в очень печальном положении: без образования, всякой возможности сесть за парту: надо было зарабатывать на кусок хлеба. На работу, как сами понимаете, не брали, как я ни доказывал, что у меня за плечами школа юнг, два года боевой службы, отличная характеристика…

Жить пришлось на чердаке старого дома, перебиваясь случайными заработками.

И вновь судьба оказалась благосклонной к бывшему юнге. Молодежь соприкасается не только с ровесниками, но и с теми, кто по возрасту годится им в отцы. Зрелый человек вовремя одернет, удержит от необдуманных поступков. Своя же развеселая компания этого не сделает. А то еще и подтолкнет на какую-нибудь глупость, попахивающую протоколом…

— На заснеженных островах Соловков для меня таким человеком был Авраамов. В Ленинграде им стал коренной питерский рабочий Леонид Иванович Родионов, который почти заменил мне отца. Именно от Леонида Ивановича, человека честного, трудолюбивого, истинного пролетария, я перенял многое, по нему сверял свой характер. Он научил меня одному очень ценному качеству — беречь время.

Я очень боялся тогда лени. Это бессознательное ощущение своей неспособности к любым делам. Я бы так сказал, что лень — огромнейшая роскошь, которая легко доступна каждому, но от которой трудно избавиться. Кто-то из старых мыслителей сказал, что ум, ничем не занятый, есть мастерская дьявола.

Каждый человек способен или переступить черту своего ничегонеделания, или остаться за ней. Я переступил ее, зная, что свободное время — время достижений. Во мне пробудилась какая-то страсть познания. Бродил ли я в огромных и прохладных залах Артиллерийского музея, где мог свободно погладить темную патину на бронзе мортир и гаубиц, задерживался ли перед старинными картинами с налетом трещин-осколков, во мне вскипала жажда узнать обо всем. Одолевал какой-то зуд.

Тогда я еще и стихи писал. Оказался в объединении молодых литераторов, которым руководил старейший ленинградский поэт Всеволод Рождественский, человек высокой внутренней чистоты, душевного изящества, потрясающий знаток поэзии и добряк по натуре.

Как я благодарен судьбе за встречу с этим человеком.

Всеволод Александрович Рождественский известен и как один из замечательнейших пушкиноведов, который посвятил всю свою жизнь изучению творчества великого поэта.

Валентин Пикуль увидел его впервые на занятиях. Всеволод Александрович медленно вошел в аудиторию, окинул добрым взглядом жаждущих окунуться в мир поэзии и стал читать стихи:

Я — изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я — внезапный излом,
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей…

Голос стих. Руководитель спросил:

— Чьи это стихи?

Никто не угадал. Смутился и Валентин Пикуль: надо же, пришел первый раз и так обмишурился.

— Константин Бальмонт. В пору моей юности, когда я был студентом, он из Москвы приехал к нам. Аудитория была переполнена. Бальмонт поднялся на кафедру, дождался, когда установится молчание, и, гордо, даже чуть надменно откинув голову назад, выставив вперед огненно-рыжий клинышек бородки, начал читать стихи. Нас вначале поразил его гнусоватый голос. Но он твердо отчеканивал слова и постепенно вовлек аудиторию в поток своего сладковатого звучания и пафосного красноречия.

Это были не стихи. Это была музыка слов!

В тот вечер Валя Пикуль впервые услыхал такие слова, как хорей, ямб, дактиль, анапест, амфибрахий…