Любовь к литературе

Мы прошли немного берегом озера, в заводи на мели стояла годная для плавания, недавно просмоленная лодка. Вожатый сказал, что на той стороне в деревне Высокое живет мужик с деревянной культей вместо оставленной на войне ноги. И вот уже много лет он делает лодки, весла, пускает их в озеро, то есть пригоняет одну лодку в этот край, другую в тот, в такие места, куда приводят путников тропы, чтоб было на чем им плыть, переправляться через озеро. Никакой должности инвалид не занимает, живет на пенсию, за перевоз ни с кого не берет. Единственная его отрада в жизни — чтобы на озере был порядок. Лодки его легки, остойчивы на плаву. А вон там, на той стороне, построена им избушка на курьих ножках: на пеньки поставлена, из лесу рублена, с печкой и плитой для стряпни, — для всех, у кого нужда в крове, открытая, с сухими дровами, спичками, солью.

Я верил товарищу и уже не совсем верил.

Лодка, правда, оказалась хорошая. Уключин в ней не было, кормовое весло кто-то унес из «туристов». Мы затесали две березовые жердины, поплыли, как на байдарке. Плыть по темной, мягкой, бархатистой воде Рдейского озера одно удовольствие. Вожатый поблеснил, подорожил, поймал щуку.

Обещанная избушка на курьих ножках оказалась точно такая, как описал ее мой вожатый. В главном можно было довериться ему. Ночью постукивала привязанная к косяку бечевкой входная дверь. Снаружи доносились звуки, шорохи, всхлипы, каких не услышишь днем. Лесная ночь богата звуками; жизнь в лесу ночью не утихает.

Мы лежали рядом на сене, уложенном на полати. Вожатый направил свой нос с горбиной в потолок, говорил с монотонностью дятла, выстукивающего сухой ствол, с методичностью сапожника, загоняющего гвозди в каблук:

— Лет десять тому назад на этом месте утопилась девушка из деревни Высокое. Она любила парня, он ушел в армию и не вернулся. Она утопилась. С тех пор по ночам выходит на берег и поет. Рыбаки ее видели, рассказывали... На ней белое платье до пят, волосы распущены по плечам... Иногда она заходит в эту избу. Когда ночуют местные, не заходит, а когда приезжает новый человек, заходит посмотреть, не ее ли это жених... Вот, слышишь, дергает дверь...

В этом месте завораживающего, надо признаться, с непривычки леденящего душу бормотания моего товарища я встряхнулся и... Однако сон так и не пришел ко мне в эту ночь.

Утро родилось ласковое; всплыл из вод монастырь; тенькали камышевки, посвистывали рябчики, пела иволга, прыгали по мелкому песочку трясогузки; ночные страхи развеялись. Пришел из деревни Высокое строитель избы и лодок, кряжистый, старый мужик, на деревянной культе, принес нам хлебушка и картошек, посетовал, что шалит сердечко; помрет — и порядок на озере нарушится. Попили чаю…

Кормчий

К очередному — семейному — походу на Ловать я готовился загодя. Купил надувную лодку-«резинку». В инструкции было сказано, что ее грузоподъемность двести килограммов. Дочка Катя за год подросла, жена сохранила форму, и я старался: бегал каждое утро. Но все равно наш общий семейный вес плюс манатки и провизия не укладывались в два центнера, оставался привесок. Имела ли наша лодка какой-нибудь запас плавучести при перегрузке, это предстояло узнать на Ловати. Предстоящее семейное плавание, как множество других дел, пока что основывалось все на том же «авось».

Мы распускали нашу красавицу на полу, она остро пахла чем-то знакомым с детства — новыми галошами; теперь этот запах забыт, галош не носят, боты пахнут иначе (галоши еще почему-то можно было назвать калошами). Я накачивал «резинку» насосом-«лягушкой», она утробно вздыхала, как большое земноводное животное, скажем, гиппопотам, расправляла свои члены со множеством жировых складочек на толстых округлых бортах. Авось все усядемся на нее и — вниз по матушке по Ловати...

В жаркий июльский полдень мы пообедали, как дома, в чекуновской столовой и двинулись в путь. Лодку пришлось нести вдвоем с женой на палке: в ней было пуда два весу. Немилосердно кусались слепни, оводы, злобные, как маленькие шавки, мухи, хватало и комарья. Руки наши были заняты лодкой, оборониться нам было нечем. Я-то ладно, терпел, а нежнокожие мои горожанки страдали, хоть плачь. Страдания ближних намного больнее своих собственных.

Ловать утолила все наши боли, остудила, помыла, вылечила, взбодрила. Вскоре спущено было на воду наше плавсредство, наш семейный, первый в жизни корабль. Его уносило течением, ему не терпелось плыть...