Любовь к литературе

— Смотрю я на вас, — сказал дед Иван, — давече ишли в Березово люди, у меня ночевали. Вроде тыи люди, и хозяйка и девочка, дак с ими был Глеб. Где Глеб-то?

— Я Глеб и есть.

— Да ну? Вот дурья башка!

Жену Иван Карпович узнал и дочку узнал, а меня не узнал. Вот до чего изменился. Месяц пожил в деревне, в своей избе, и не узнать. Хочу сказать: изменился к лучшему. Но так нельзя о себе говорить.

В деревне все к лучшему и клонилось, день ото дня становилось мне лучше: рано утром косил траву, слушал журавлей на болоте, глядел на ласточек в небе, как они сражаются с канюками и побеждают, купался в Ловати и рыбачил (ничего не поймал), спал на сене, в рядок с женою и дочкой, караулил их сон, близко слышал родное дыханье, рубил дрова, топил русскую печь, варил в чугуне картошку, нюхал луговые цветы, слушал журчание новгородских бабок, реже — дедов, видел, как стала румяной рябина, сидел на завалинке, читал Лескова, записывал в тетрадь то хорошее, что увидел или подумал, помог цыганскому табору, проходившему мимо: дал недостающий в телеге гвоздь; никуда не рвался, никому не завидовал, ни с кем не враждовал...

— Это я, Иван Карпович. Я Глеб и есть.

— Ну, ну. Так, так. Ладно, добро. Весной приезжайте. Весной у нас благодать.

Попугаичьи яйца

В этом месте повествования мне захотелось вернуться к самому началу, вспомнить, с чего началось...

Однажды летом я сидел у себя в кабинете, в редакции журнала. На стекла закрытых окон (откроешь — оглохнешь и задохнешься) давил зноем, гулом, звоном трамвайным очень оживленный проспект. Сидеть мне было до трех часов пополудни. Я уже выговорил себе право съездить на неделю в Нечерноземье. Все было рассчитано у меня: двадцать минут до вокзала, беру билет, поезд в девятнадцать с минутами. У меня остается три часа времени: еду домой, собираюсь в дорогу... В Новгороде меня встречает...

Все так и вышло, как я запланировал, за исключением одного пункта: поезд в Новгород по летнему расписанию уходил не в девятнадцать с минутами, а в семнадцать без минут. Билет я купил для чего-то, мной овладела какая-то рассеянность. Вышел из вокзала без четверти шестнадцать. До поезда оставалось час пятнадцать минут. До дому от вокзала нужно было проехать полгорода, по самым загруженным в это время магистралям.

На стоянке такси стояла одна машина. Я объяснил водителю, что к чему, обратился к нему, как к другу, как к брату:

— Давай попробуем... Не успеем — ну что же...

Водитель малость поколебался, прикинул...

— Вообще-то навряд ли, ГАИ сечет... за превышение скорости...

Он не отказывался, но колебался.

— Ну давай! Не выйдет — и не выйдет. У меня единственный шанс...

И мы поехали. Наша поездка, если бы прочертить ее на карте городских дорог, представляла собою трассу слалома-гиганта. Бывают асы среди таксистов, так едут по городу, словно знают секреты всех перекрестков, потоков, прогонов, постов ГАИ, светофоров, спрямлений, зигзагов и виражей. Такой мне ас и попался...

Леопардовыми прыжками я взлетел к себе на пятый этаж (в нашем доме нет лифта). Разделся, разулся, натянул на себя дорожное платье, во что-то обулся, запихал в мешок что попало под руку...

Метеором промчался в вокзальной толпе. Мой поезд тронулся, предстояло рвануть последнюю сотку... Мое время на сотке осталось незафиксированным. Но не зря, не зря же я бегал каждое утро по аллеям парка... Ничто приобретенное усилием над собою не пропадает, выручает в крайнем случае; каждого рано или поздно берет за горло этот самый крайний случай... Я таки прыгнул на подножку последнего вагона. Вошел в вагон и сколько-то времени просидел в неподвижности. В висках стучало сильнее, чем по железной кровле стучат во время ремонта.

Когда маленько охолонуло, пошел в тамбур. Следом за мною явилась проводница, внимательная, участливая женщина. Спросила у меня билет, посмотрела на свет компостер — и не ушла, оглядывала меня с каким-то странным выражением сочувствия и тревоги.

— Что с вами? — спросила она. — Вы больны?

Я смутился и почему-то ответил:

— Да есть немножко. А что, заметно?

Проводница смотрела мне на ноги. И я устремил туда же мой взор. Взору открылось нечто совершенно невозможное в привычном жизненном обиходе: одна моя нога была обута в туристский ботинок объединения «Скороход», на другой ноге нелепо притулилась домашняя тапочка со стоптанным задником (как она не слетела во время стометрового забега?).

Мое горло перехватила спазма нутряного, припадочного смеха. Проводница осталась серьезной, она жалела меня. Я рассказал ей, в чем дело. Она задумалась, как же мне быть.

— А вы надолго в Новгород?

— На неделю.

— Сегодня не успеете в магазин... Завтра с утра сходите и купите.

Я замотал головой:

— Моего размера в Новгороде не бывает.

Она прикинула на глазок мой размер, спросила:

— Какой же у вас?

Я ответил. Она прониклась еще большим сочувствием ко мне:

— Да, трудно вам с обувью... — еще подумала, как мне помочь. — Вы можете, чтобы не привлекать к себе внимания, приволакивать ногу. Сделать вид, что она больная у вас...