Любовь к литературе

У входа на террасу живет серая гадюка. Ручная гадюка — сторож. Она лежит на камне, греется на солнышке, потом уползает в нору под камень. Положена рядом палочка — гладить змею.

— Она сначала разевала пасть, когда ее трогали, — сказал Николай Павлович, — потом поняла, что ей худого не сделают. Перестала. Серьезно. Ручная сделалась. Змея не ужалит, если ей худого не сделать…

Из шестерых сыновей Смирновых в живых осталось двое: Николай и Владимир — он живет в Артыбаше, капитанит на турбазовском катере «Бриз». Десять дочек. Тридцать три внука... (Если я малость ошибаюсь в этой статистике, простите великодушно, Николай Павлович: ваше семейство не так легко счесть.) Владимир, как и Георгий, тайгою к себе навсегда привороженный. В тайге он кум королю, все умеет, во всем ему удача — и по соболю, и по белке, и по колонку, и по горностаю, и медвежатник он, и волчатник, и рысь как миленькую скрадет...

Однажды весной я ходил с Владимиром в хребты на волчью охоту, по талому снегу, за волчицей по следу, в пятку, до самого логова. Владимир тогда принес четырех волчат, получил за каждого премию. И волчицу тоже уговорил. Я наслушался глухариных песен. Нигде так не поют на токах глухари, как в кедровниках над Телецким озером, как будто костры трещат, сложенные из сухой лиственницы. И токовищ столь обширных — на десятки километров — нигде нет.

Мы жили с Владимиром в тайге по-буржуйски: жевали одних рябчиков, другого корму у нас не было. А нас нещадно, поедом ели клещи. Весной в алтайской тайге у клещей самый жор.

Как-то на вечерней заре я приманивал рябчика, дул в манок, из таволожного стебля сделанный. Рябчик прилетел, но я не стал в него стрелять, потому что вдруг оказался в окружении целого стада маралов... Желто-пятнистые с подпалинами, лиловоглазые, с шерстистыми побегами пантов на головах, маралы пришли на меня поглядеть, поскольку такого зверя они не видали (в заповеднике родились). Маралы переминались с ноги на ногу, суставы у них похрустывали, как у меня после полиартрита…

У входа в нашу палатку стоит целый ящик дневников Смирнова — записи разных лет. Смирнов, по давнему нашему уговору, отдал мне и эти дневники. Николай перевезет нас на моторке в Чулышман; из Балыкчи я отправлю драгоценный — и весомый! — груз по почте в Ленинград.

Мы с дочкой пойдем вверх по Чулышману, к перевалу Кату-Ярык, поднимемся на две тысячи метров, оглянемся на Чулышман; сверху он покажется нам застывшим, латунно-отблескивающим на солнце…

Едем на Сахалин

Глянем на карту, пройдемся по ней глазами от Ленинграда до Тихого океана. Увидим вблизи океанского берега остров, похожий на рыбу, на прирученную человеком акулу. Рыба дразнит своим хвостищем японский остров Хоккайдо, а носом правит в устье советской реки Колымы. Плавник ее вольно колышут воды Тихого океана.

Давайте жадно смотреть на карту, на остров, похожий на рыбу, на Сахалин! На острове в августе знойно, а в феврале метельно. Как в наших краях. Только метели там шибче, а солнце на небе желаннее и дороже после лютой пурги. Там в марте можно прыгнуть на лыжах с трамплина высотою в сто метров. Или подняться на рыжую сопку в конце сентября — и справа увидеть Японское море, а слева Охотское море. А если забраться на самый высокий маяк на мысе Крильоне, то можно вдали разглядеть туманный кусочек японской жизни — Хоккайдо. Можно стать к океану грудью, смотреть и дышать, надышаться его простором, почувствовать смелость и счастье.

Давайте поедем на остров, похожий на рыбу!..

Она бежала по улице города Южно-Сахалинска — не просто приблудная тварь, дворняга — матерый, длиннолапый и длинномордый пес. Большая собака. Она бежала с какой-то своей особенной мыслью и не глядела по сторонам. Было видно, что все знакомо собаке на улице города и не представляет особого интереса для нее. Собака наладилась долго бежать, неустанно и неуклонно.

Я повстречался с этой собакой в первый же день по приезде на Сахалин. Она похожа была на собаку-динго, на большого бродячего зверя. И что-то было в этой собаке от человека: куда-то бежала она неспроста, не спешила и будто бы размышляла на ходу. И наслаждалась пригожим, солнечно-снежным деньком и развлекалась уличным движением.

Я удивился огромной ничьей собаке на улице города среди людей и машин. Она тоже как будто выделила меня в толпе пешеходов на тротуаре, остановилась, понюхала воздух, идущий от меня в ее сторону.

Собака была лобаста и кареглаза. Мой запах был нов для нее. Я прожил всю жизнь в Ленинграде и только что прибыл на Сахалин. Мой вид заставил собаку прервать пробежку по главной улице города острова Сахалина и оглядеть меня с насмешливым любопытством.

Я выдержал взгляд собаки, тоже ответил ей взглядом, выразил на своем лице интерес, участие к вольной, бродяжьей собачьей жизни.