Любовь к литературе

На исходе пятого десятка лет жизни Гумера потянуло в родные места, в южные широты. Он уехал с Сахалина, однако прижиться на материке, в южном городе почему-то не смог, показался ему там «не климат». Возвращаться на Сахалин было как-то неловко... В это время, закончив учебу, дочка отправилась на Камчатку... «А что, если и я...» — неожиданно для себя подумал Гумер Азизов...

Он написал в Камчатский совет спортивных обществ, предложил свои услуги в качестве тренера по боксу. Но тренерских вакансий в то время на Камчатке не оказалось. Тут-то Гумер и вспомнил о пройденных в детском доме курсах сапожного дела... В сапожниках на Камчаке была нужда. Гумер получил вызов на работу — в Дом быта, в Ключи...

В Ключах мы встретились с Гумером — второй раз в жизни. Он досказал мне свою историю, я ее записал.

Гумеру Азизову нравится жить в Ключах. Когда он выходит утром из дому, то видит перед собой гору немыслимой высоты, белизны, с курящейся вершиной — вулкан Ключевская сопка, улыбается ей, как старой доброй знакомой. Если начать день с улыбки, что-нибудь в нем случится хорошее.

Карлуши

Воро́ны — долгожители, это известно. Впрочем, правильнее было бы сказать, долгожительницы, поскольку воро́на все-таки женского рода. Как назвать ворону-мужчину, я не знаю, нигде не читал, не слыхал. Во́рон— это другая птица, у нее и перо другого цвета, чем у воро́ны. И во́роны не живут в городах, в городах живут только воро́ны.

Знаю, тут меня могут оспорить... Оторвался от писания, припоминаю, а так ли... Ага! И так и не так. Однажды мне выпал случай ранешенько утром, чуть свет оказаться посреди японской столицы Токио. Город еще был безлюден и тих. На узких, довольно-таки прямых и очень продолговатых улочках Гинзы (так называется одна из центральных частей Токио) благоухали выставленные с ночи рестораторами баки с недоеденной вчера снедью. Ресторанов и ресторанчиков в Гинзе уйма. Вечером я видел, как господа-японцы кланялись в пояс провожавшим их у подъездов ресторанчиков женщинам в кимоно. И женщины тоже кланялись господам-японцам. Возможно, то были гейши — не знаю, в ресторанчики носа не совал, мне там нечего было делать при моих туристических средствах. Про гейш читал в книге Гранина «Сад камней» и в книге Овчинникова «Ветка сакуры».

Так вот, в час, предшествующий пробуждению японской столицы, — Токио, как и вся Япония, просыпается рано, — в благоуханный (чтобы не сказать вонючий), зябкий, смутный час междуцарствия городом владеют черные во́роны. Это — час их пиршества, торжества самовластья. Во́роны доедают несъеденное вчера людьми, лоснятся от сытости, наглеют, не уступают дорогу одинокому прохожему неяпонцу; в их клекотанье звучит наглость, сытость и еще что-то нептичье, какой-то звериный рык.

Число черных воронов, слетающихся в предрассветный час на торговые улочки Гинзы, соизмеримо разве что с числом японских людей, вскорости тут побегущих, — невообразимое множество, тьма-тьмущая. Когда гуляешь по Гинзе на границе ночи и дня, в глазах бывает черным-черно от вороновой черноты, уши вянут от ихнего клекотанья, и — радуешься, что хотя и загажен, но не заклеван этими жуткими тварями. Овладевает тобою какое-то чувство конца света — апокалипсиса... Будто с людьми покончено в последней войне, на землю сошло царствие черных воронов...

Но это в Японии, в Токио, а у нас другое, в наших-то городах. У нас — воро́ны, не столько черные, сколько серые, привычные нам соседки (есть и соседи), в той же мере, как кошки, собаки, голуби, воробьи. Да и некогда нам ворон считать. Их карканье еле различимо в общей шумихе (шум мужского рода, шумиха — женского). Хотя... Старый ворон мимо не каркнет. Всякому бы во́рону на свою голову каркать. Так это о во́ронах...

Нам хорошо известно, что ворон не каркает, а издает горлом и клювом округлый звук «клок-клок». Помните, читали, как нас предостерегал в своих книгах Виталий Валентинович Бианки: не путайте воро́ну с во́роном, это воро́ны каркают, а во́роны никогда...

Народ-языкотворец не то чтобы ошибался в своих пословицах... Нет, он не ошибался! Просто народ не столько следовал букве орнитологии — науки о птицах, — сколько находил общее в птичьем и человечьем житье-бытье. Выискивал символы в птичьем мире — для выявления человеческих свойств и поверий. «Черный ворон» — не определение вида или подвида в отряде пернатых, а символ, предвестник беды.

Однако вернемся к нашим воро́нам-горожанкам-долгожительницам. Чем долее сам ты живешь на свете, тем больше накапливаешь в памяти мимолетных впечатлений; каждая вновь обретенная замета соприкасается с тем, что было замечено прежде. Помню, в Летнем саду пели птицы, в соловьиное время тачали свои узоры сильноголосые соловьи. Птицы пели, радостно щебетали на берегах Лебяжьей канавки, Мойки, в куртинах сирени на Марсовом поле, в старых липах Михайловского сада. А нынче...