Любовь к трем цукербринам

цессов, что так любят обсасывать в новостях.

Такое случается постоянно. И, главное, он сам

шагнул в ловушку. Надо же...

Долгий конспиративный опыт, однако, по-

мог. Кеша знал, как уйти от опасности. Он бы-

стро представил себе кучу дерьма во всех мел-

ких необязательных подробностях — и глядел

на нее до тех пор, пока не почувствовал отвра-

щение. А потом он так же отчетливо совместил

свою визуализацию сперва с горящей избой,

потом с остановленным на скаку конем, а затем

с продетым сквозь женскую грудь слингом — и

расшэрил свое отвращение к увиденному, при-

дав ему необходимую длительность и плот-

ность. Испытав легкое подобие рвотного спаз-

ма и расшэрив его тоже, он быстро пошел по

коридору вперед.

На татуировках вокруг было много интерес-

ного — иссечение клитора топорами, зашива-

ние рта лыком и другие зигзаги корневого рус-

ского ужаса. Но Кеша не задерживался на этих

картинах взглядом. Когда какая-нибудь из них

попадала в его поле зрения, он вновь вызывал в

себе омерзение. Даже его страх был кстати — он

мог быть проинтерпретирован как здоровая ре-

акция на увиденное... Если, конечно, кто-то

действительно следил за его данными.

На выходе из мемориала он тщательно и

горько, так, чтобы расшэрилось наверняка, по-

каялся за то, что он русский — и попросил до-

брое человечество извинить его за все то зло,

которое русские оккупанты принесли патриар-

хальной деревенской женщине.

Такое никогда не мешало.

Уведя наконец внимание из-под дряблой

жреческой сиськи (кажется, пронесло — иначе

просто не выпустили бы), Кеша с достоинством

осмотрелся, глубоко вздохнул (что, не взяли,

старые курвы) — и перенес внимание на пу-

бличный диспут, который слушала площадь.

Прямо под столом трибунала стояло двое

диспутантов. Вернее, стоял только один — высо-

кий фурри с собачьей мордой, поросший черной

лохматой шерстью. Оппонент трибунала, боро-

датый мужчина в кожаном ошейнике, сидел на

корточках, и фурри иногда начинал нетерпеливо

крутить хвостом и дергал его за поводок. Кеша

узнал в сидящем философа Яна Гузку. Слушать

диспут целиком не было сил, и Кеша мигнул по-

явившейся перед ним кнопке «abridge».

Суть спора касалась браков с фурри. Дело

это было давно решенным, однако в последнее

время фурри стали подвергаться атакам феми-

нисток, утверждавших, что под покровом тем-

ноты и шерсти злоумышленники пытаются

протащить в легальное пространство элементы

педофилии. Многие фурри, с их точки зрения,

выглядели чересчур моложаво, их кожа слиш-

ком розово просвечивала сквозь шерсть, а ды-

хание было горячим и чистым, как у ребенка.

Поэтому блюстители общественной морали тре-

бовали добавлять в облик фурри, брачующихся

с людьми, обязательные элементы зрелости —

некоторую дряблость кожи, свалянность шер-

сти, вонь из пасти и из-под хвоста, отвисание

вымени, стертость когтей и копыт. Это тоже

было решенным делом — диспут касался лишь

конкретных законодательных требований к мере

возрастного распада.

Ян Гузка, бросив на мохнатую сторону весов

всю мощь своего бесстрашного интеллекта, до-

казывал феминистическому синклиту, что у жи-

вотных фаза половой активности наступает

значительно раньше социальной зрелости, по-

скольку последней у зверей нет вообще. А бли-

жайшим аналогом возраста гражданской ответ-

ственности следует считать фазу жизни, когда

животное может самостоятельно охотиться и

добывать себе пищу. И только так должен опре-

деляться предусмотренный законом возрастной

ценз.

— А как тогда быть с черепахами и овечка-

ми? — спросила самая матерая из феминисток.—

Они ведь не охотятся. А травку едят с самого

рождения. Вы всячески продвигаете! Вы посто-

янно продавливаете свою педофилическую по-

вестку!

Ян Гузка погрузился в размышления.

Фурри нетерпеливо дернул за поводок, и за-

звенел привязанный к шее философа колоколь-

чик, вибрации которого Гузка тут же погасил

легким движением бороды — чтобы звон не ме-

шал думать.

Кеша обязательно задержался бы на площа-

ди, чтобы послушать знаменитого умника и

златоуста. Но его уже тянуло совершить свое

любимое хулиганство.

Он повернулся и медленно пошел сквозь

толпу, нашаривая взглядом китайскую арку, за

которой начиналась Стена Доверия. Сперва ее

заслонял эшафот с тремя кавалерственными

мумиями — но, как только Кеша увидел дале-

кий черный силуэт, похожий на «П» с двойной

верхней перекладиной, арка сразу же оказалась

перед ним — и он прошел под монументальным

знаком математического равенства, покоящим-

ся на двух колоннах. Почему-то, ныряя под

арку, он всегда воображал себе, как превраща-

ется в большого каменного тролля, заросшего

мхом и травой — хотя плохо представлял себе,

что это за тролль и откуда он взялся в его голо-

ве. Наверно, прилип какой-то мультфильм из

инкубатора.

Теперь впереди была длинная улица — пу-

стая, узкая и неприветливая. Даже не улица, а

странный проход между бесконечным слепым

домом, выкрашенным в гороховый цвет, и тем-

но-красной стеной, густо покрытой разноцвет-

ными надписями и листовками разного размера

и вида. Что-то вроде длинного-предлинного ту-

пика, куда не выходило ни одного окошка.

Кеша никогда никого не встречал в этом ме-

сте. Он и не мог никого тут встретить. Любой,