Любовь холоднее смерти

– Оставь.

– Пылесос. Старый.

– Пусть стоит.

– Три… Нет, четыре стопки книг.

– Да бог с ними, – ответила Вера Сергеевна и вдруг забеспокоилась: – А какие книги?

– Сейчас… Юлиан Семенов… Адамов… Пикуль… Уилки Коллинз…

– А, – откликнулась та. – Ну ладно, пусть остаются. Сто раз читала, может, еще когда-нибудь прочту.

– Можно мне почитать Коллинза? – попросила Лида. – Тут как раз «Женщина в белом», а я обожаю этот роман. Давно не перечитывала.

– Дарю.

Лида сняла с полки книгу и, обтерев ее тряпкой, осторожно положила на нижнюю ступень стремянки.

– Ну а что там еще?

И что бы Лида ни называла – от скатанного в трубку демисезонного пальто, которое уж точно следовало выбросить, судя по съеденному молью воротнику, до облупившейся кастрюли, – все уцелело от погрома. Хозяйка только кивала и пожимала плечами:

– Пусть полежит. Может, когда-нибудь пригодится.

Наконец Лида вышла из чулана. Она вся перепачкалась в пыли и все еще морщилась от едкого запаха старых вещей, который, казалось, застрял у нее в носу. Вера Сергеевна тем временем торопливо вязала узлы. Она так спешила, как будто работу нужно было закончить к сроку – к отходу поезда, например. «Но что-то никакого поезда я не замечаю, – подумала Лида, глядя, как та набрасывается на вещи. – Поезд ходит только у нее в голове. Н-да…»

– Все это надо немедленно вынести вон. И еще велосипед, кому он нужен!

Она с ненавистью указала на старый детский велосипед о трех колесах, который стоял в коридоре. Этот громоздкий аппарат был знаком Лиде со слов мужа – тот успел пребольно удариться о педаль, когда проходил мимо.

– Но это же совсем еще хорошие вещи, – возразила Лида. – Вам не жалко их выкидывать? Можно отдать кому-то из знакомых, у кого есть маленькие дети…

– У моих знакомых нет маленьких детей, – перебила та.

Девушка больше не возражала. Она помогла связать узлы, а потом совершила несколько утомительных экспедиций, перетаскивая во двор к помойным бакам коробки и свертки. Вера Сергеевна ее не сопровождала, ограничившись напутствиями:

– Все выбрасывай в баки, слышишь? Рядом не клади. Нечего приманивать бомжей, их и так достаточно шляется.

Но у Лиды рука не поднялась бросать в грязные помои детские вещи, которые, судя по их виду, когда-то были аккуратно выстираны и сложены после того. Она уложила все за помойкой, стараясь, чтобы вещей не было видно из кухонного окна. Поднимая глаза, она видела, что в освещенном окне маячит фигура Веры Сергеевны, наблюдавшей за ней. «Но она не может меня видеть, – поняла девушка. – Во дворе слишком темно, а в кухне – чересчур светло. Вот если бы она погасила свет…» Последним отправился в ссылку детский велосипед.

Лида с трудом стащила его вниз по лестнице, наставив себе несколько синяков. Казалось, тот не желает покидать насиженное место и теперь пинается, сопротивляясь из последних сил. Прислонив велосипед там же, за помойкой, девушка подумала, что кому-то наутро должно очень повезти.

«Но довольно странно, что в чулане оказалось столько детских вещей, – размышляла она, возвращаясь домой. – Она ведь говорила, что детей у нее никогда не было. Может, это вещи какой-то родственницы?»

Вопросов она задавать не стала. Когда Лида вернулась, Веры Сергеевны уже не было в коридоре. Чулан заперли на ключ – впервые. Пол в коридоре еще хранил следы влажной тряпки – та уничтожила всю пыль, затерла все следы. Только в воздухе еще стоял легкий, не слишком приятный запах нафталина.

Лида приняла душ и завалилась на постель с книгой, которую ей очень советовал прочитать Иван Иванович. Это были дневники братьев Гонкуров. Она никак не предполагала, что книга с таким скучным названием может пробудить в ней живой интерес. Конечно, прежде всего ее увлекали разрозненные картинки безнадежно ушедшей эпохи. Тоска братьев по милому, отчасти идеализированному ими самими восемнадцатому веку. Их увлечение Востоком, тяга к реализму, соперничество с безусловно более талантливым Золя… Но куда больше ее поражало другое.

«Как они были близки! Будто одно существо в двух разных телах! И ведь не близнецы – Эдмон был старше Жюля на восемь лет. А у них даже любовницы были общие – иначе они не могли. Когда Жюль умер, умер и Эдмон – то есть умер как отдельная личность, как писатель. Он только доживал жизнь, ожидая смерти. Как такое может быть? Как другой человек может стать тебе настолько близким, что ты жизни без него не мыслишь? В дневнике употребляются формы ‘‘мы’’, ‘‘я’’… Но очень редко ‘‘Эдмон’’ или ‘‘Жюль’’. Они ощущали себя единым целым. У них были единые вкусы и привычки, одни объекты любви и ненависти. Все было единым. А когда младший брат умер…»

Она перелистнула страницу и вздохнула, прочитав: «Сегодня я пошел навестить его после первой ночи, которую он провел под землей».

Лида отложила книгу, перевернулась на спину и закрыла глаза. Между ресницами накипали и тут же просыхали слезы.