Любовь, Конец Света и глупости всякие

Танька не спала уже вторые сутки. Надувной матрас — прекрасное приспособление в походных условиях и в помещениях, свободное пространство которых занимает не более обширную площадь, чем брезентовая палатка, раскинутая на привале в лесу. Но он же становится куда менее удобен, если ночью приходится то и дело вскакивать. А не вскакивать она не могла — стоило только Олежке закашлять или застонать во сне или, наоборот, затихнуть — Танька бросалась к кровати: что с ним? Ему больно? Может, воды дать? Или лекарство? Спит ли он? Дышит ли?..

С надувного матраса на полу так просто не вскочишь: нужно сначала совершить эдакий кувырок, почти как на уроке физкультуры — «вперед-головой», или «назад-головой», или даже «набок-всем-телом» — на гимнастических матах в спортзале это выполняется намного легче. Дополнительные неудобства возникали из-за отсутствия личных вещей — Танькина дорожная сумка была все еще на квартире у Робина, и принести ее он, похоже, совсем не торопился. Лишь на рассвете сомкнула она наконец тяжелые веки и провалилась в тревожный сон, но слишком скоро проснулась от солнечного луча, светившего через окно без занавесок прямо в лицо. Танька открыла глаза.

— Доброе утро! — Олежка сидел на кровати умытый и гладко выбритый и смотрел на нее улыбаясь. — Ты жива еще, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет. Чудный денек, мороз и солнце — гулять так хочется...

— В чем же дело? — Танька зевнула, попыталась встать, для чего ей в очередной раз пришлось изобразить акробатический этюд, и скатилась на пол. Потерла слипающиеся глаза, поднялась, сложила в аккуратную стопку одеяло, подушку и простыню и начала сдувать матрас: в развернутом виде он занимал так много места, что передвигаться по комнате можно было только бочком. — Идем гулять, Олежка, давай, одевайся теплее.

Инвалидная коляска была новенькой и безупречно чистой, если не считать тонкого слоя пыли, которой она успела покрыться за недолгое время, что простояла в прихожей. Кто-то позаботился о том, чтобы Олежку было на чем вывезти погулять, но до того, чтобы прокатить его в этой коляске по улице, видимо, ни у кого руки так и не дошли. Хотя стоило ли сетовать на кого-либо? Даже в собранном виде коляска была слишком тяжелой и громоздкой, чтобы  тащить ее вниз по лестнице с пятого этажа, без лифта, одновременно поддерживая слабого Олежку. А потом ведь надо было бы поднимать обратно, наверх, и Олежку, и коляску. Меньше чем двумя парами сильных рук тут вряд ли можно было бы обойтись. Как Таньке с ее хрупкими конечностями удалось вытащить брата на прогулку — один Бог ведал, но она помощи ни у кого не просила.

Утро действительно выдалось как на заказ: солнечное и сухое, и от него веяло весной, несмотря на декабрьский морозец.

«В саду, где стужей веет от земли,

два приведенья только что прошли[13]...» —

мурлыкала Танька. Давнишняя песенка прицепилась вдруг, и эти две строчки то и дело вертелись в голове. Олежка радовался ее певучему настроению и отличной погоде. И тому, что гуляют вместе, как раньше... когда он еще не был пассажиром инвалидной коляски, а Таньке не приходилось с силой толкать ее за его спиной. Он тряхнул головой, пытаясь отбросить смущение, и предложил по порции мороженого с шоколадом.

— Шоколадом лечить печаль и смеяться в лицо прохожим[14], — пропела Танька и вкатила коляску в автоматически раздвигающиеся двери ближайшего кафе.

— Легкомыслие очень полезная штука, — сказал Олежка, когда, сидя за столиком, они осторожно скребли чайными ложечками по твердым холодным шарикам малинового и фисташкового мороженого, густо посыпанного тертым шоколадом. — Ты знаешь, примерно в таком же кафе мы с... хм... моей подругой познакомились как-то раз с одной очаровательной старушкой. — Олежка оглянулся вокруг, словно искал глазами — то ли старушку, то ли подругу.

— Расскажи, — улыбнулась Танька.

— Ну, слушай, — Олежка отложил ложечку и отодвинул почти нетронутое мороженое; он явно не сладкого. — Это несколько лет назад произошло, у меня тогда был странный этап в жизни — я воспринимал все слишком серьезно, реалистически, никакие бредни в голову не пускал вообще. Это был верный путь к депрессии, скажу я тебе, туда я постепенно и погружался.

— Это ты-то? — Танька выгнула бровь дугой.

— Угу. И на старуху бывает проруха. Я просто не говорил тебе многого в тот момент, да и у тебя, похоже, были свои проблемы...

Она медленно и тихо покачала головой, глаза отвела.

— Ну вот, — продолжил Олежка, — я тогда объективно посмотрел на себя, проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что мне не хватало легкомыслия — жизнь не настолько хороша, чтобы разумный человек мог позволить себе постоянно воспринимать ее серьезно. Ну а где ж было это легкомыслие взять, если оно давно испарилось и не было его у меня ни грамма? И решил я для начала воспользоваться чужим: ходил в цирк, читал глупые книжки, смотрел комедии — ничего не помогало. Тогда я надумал съездить туда, где мы жили, когда были детьми… наша старая квартира, ты помнишь?