Любовь моя

– Правда всегда ангажирована государством, а надо, чтобы было так: «что у народа на уме, то у писателя на языке». И я с полной ответственностью заявляю: «Лена, не получить тебе совершенно законного первого места в серьезном конкурсе, хоть и будешь там на высоте. Ты же из тех, кто, замалчивая правду, чувствует себя преступником. Ты же стараешься придать своим словам интонацию главного вопроса без каких-либо скрытых намеков, что, как ни крути, не оптимизирует твое творчество, но укрепляет решимость… Ты не скорбишь о том, чего лишаешься и никогда не оправдываешься. Ты лучше горько промолчишь под ударами судьбы, потому что с детства была до тошноты правильной и терпеливой.

В комсомоле отказалась работать потому, что туда брали тех, кто мог поступиться своими принципами ради общего мнения. И не было в тебе никакого тайного умысла даже на уровне подсознания. Ты шутила: «Для полного счастья мне только «высокой политики» не хватает». А я тебе насмешливо отвечала: «Неисповедимы пути Господни». И теперь не станешь предавать идеалы юности. На чужое в любом виде ты никогда не посягала, только отдавала и отдавала. Это ты, а не Рита, стоишь особняком… Только кому нужны эти твои приступы откровения? Конечно, проще высказаться до конца, а там будь что будет. Как в детстве. Это смахивает на идеализм-идиотизм.

В путанных нелогичных словах Инны звучала живая болезненная горечь. Потом она выдержала паузу, чтобы подчеркнуть важность последующего вопроса, и спросила холодным враждебно-обвиняющим тоном:

– А может не все еще потеряно и мне стоит продолжить взывать к твоему разуму? Ты ведь и поныне остаешься для меня недосказанной, неразгаданной как теорема Ферма. Никакого подвоха мое предложение не таит. А что? Удвой усилия и вперед, и с песней в свете новых российских реалий. Подшустри, подпусти розового тумана – реализма шестидесятых, показухи семидесятых, чуть-чуть детского, искреннего оптимизма. Разве никогда не было желания подретушировать, подъубрать кое-что? Не скрывай, велик был соблазн? – с неосознаваемой беспощадностью добавила Инна. В ее словах чувствовались отголоски желания инстинктивно сделать больно. – Заманчиво? Я исчерпывающе объяснила? Согласна? Цени! А может, уже пробовала да осечка вышла? Скажешь, ты тут не при делах? Не приложила руку? Почувствовала профессиональный ужас собственной бездарности в этом новом для тебя опыте и отреклась, даже зареклась? Скорее «нет», чем «да»? Сохранила лицо? И этому немало поспособствовал твой запредельный идеализм. Или ты вовсе иначе себя позиционируешь?

Воцарилась глубокая, гробовая тишина. Холодная оторопь непонимания коснулась сердца Жанны.

«Что происходит? Вот ведь термоядерная! – ошеломленно ахнула она про себя и недоуменно поежилась. – Инна отдает себе отчет в своих словах? Она не в себе? Час от часу не легче. Разговор принимает совсем неприятный поворот. Галиматью несет. Как-то болезненно-странно срабатывает ее воображение. Я наблюдаю легкий дисбаланс физических, психических и духовных ритмов или полное их несовпадение? И это после того, как только что рассыпалась в извинениях? Вот ведь крысенок чертов. Мерзавка, зараза! (Прости, Господи.) Язык оторвать ей за это мало. Нет, лучше ноги, чтобы больше не приходила сюда. Затесалась среди нас… Умотала бы отсюда… черствая, неустрашимая особа! Давно мне не приходилось с ней сталкиваться. Это ее подлинные чувства или сумбурный бред больного человека? Все-таки ад и рай находятся не вовне, а в наших душах… Нет, я, конечно, знаю, что и в злом надо искать доброе, чтобы хотя бы в чём-то и чем-то пытаться его оправдать. Допустим, тем, что обстоятельства давят, делают человека плохим… Если я пойму, почему она так поступает, то смогу хоть частично ее простить. Ну был бы… хотя бы корыстный интерес, а то ведь дурь».

Предвидя продолжение «спектакля», и, не желая становиться его катализатором, Жанна не рискнула высказываться вслух.

А Инна, сидя по-турецки, выпрямила спину, высоко подняла свои красиво выщипанные в ниточку брови и победно воззрилась на Лену. Так Ане показалось. И она вскочила раздраженная и взъерошенная. Лицо ее загорелось лихорадочным румянцем. «Ортодоксальное, парадоксальное, неэтичное…» – Задыхаясь от возмущения, Аня растеряно в уме перебирала злые слова, тщетно пытаясь отыскать единственное, подходящее для оценки «выступления» Инны. И, наконец, нашлась что сказать:

– Распирает высказаться? Массированная атака? Не без тонкости. У тебя нераскрытый или несправедливо обойденный вниманием талант. Это пример истинного служения идеалам дружбы? Правда, он не совсем укладывается в общепринятые рамки. Это и есть твоя замечательная особенность? Может, это некая твоя миссия?.. Тебя забавляет вид человека, попавшего в неловкое положение? Захватывающий процесс… Похоже, ты переполнена чувством вселенского торжества. Долго придумывала сюжет?

– Я понимаю, что это тебя расстроит, но скажу честно: это экспромт, – с победоносной самоуверенной насмешливостью ответила Инна.