Любовь на троих

Когда-то, в юности мятежной, С.С. запоем читал Ремарка, все романы. Париж, например, он сначала узнал по Ремарку, а потом, оказавшись в великом городе, почувствовал, как душа Парижа вибрирует в унисон с его собственной душой, и его ощущения совпали с ощущениями сумрачного немца, хотя С.С. был совсем не ариец. Когда же пришел черед романа «Ночь в Лиссабоне», он был уже влюблен в Ремарка по уши. Единственная любовь мужчины к мужчине, которую он допускал для себя, — это любовь читателя к автору.

Это роман, как знают те, кто его читал, о времени Второй мировой войны и о том, как сотни тысяч беженцев со всей Европы хлынули в нейтральную Португалию и ждали в городе Порту кораблей, чтобы плыть от нацистов и их союзников в Америку.

Через пятьдесят лет после чтения Ремарка С.С. попал в Лиссабон.

Лиссабон довольно скромный городишко, это вам не блистательный королевский Мадрид, который его покорил сразу, за один день, С.С. понимал, что время потомков конкистадоров и испанских грандов прошло, но у них в руках когда-то было полмира, а это никогда не забывается.

В столицах старых империй и после крушения империи остаются следы былого величия, памятники завоевателям заморских территорий стоят на площадях и напоминают о прежней славе.

Выходцы из покоренных народов заполняют сегодня города метрополий и живут в них своей особой жизнью, считая, что империя им всегда должна, даже если она добровольно дала им свободу, — как дети считают, что мать, родившая их, обязана им по гроб жизни.

Все империи оказались поверженными, все. Великие империи, все они сегодня — эллины, римляне, португальцы и испанцы, — все сидят на своей попе и вспоминают о былом величии. У России та же болезнь, великая империя, включавшая Польшу и Финляндию, дважды рушилась, сначала в семнадцатом, а потом в девяносто первом, тогда же и окончательно растеряла завоеванные народы. До сих пор многие льют слезы по имперскому прошлому, это глупо, ход времени не остановить, так рассуждают старые импотенты, поминающие былые победы над прекрасным полом.

Вот такие мысли бродили в голове у С.С., когда на террасе кафе «Мануэлла» у стены музея Прадо он пил водку с оливками.

Сам он в музей не пошел, тем более что там была выставка Эрмитажа, который он прошагал в туманной юности и понял, что столько прекрасного ему не переварить, переизбыток искусства лишает собственную жизнь плоти настоящих переживаний. Красотки с полотен и герои со вздыбленными мышцами ничего общего с реальной жизнью не имеют, а только мешают радоваться своему хлипкому телу, и душевные терзания собственного несовершенства в сравнении с выдуманными отравляют сладостные минуты собственного опыта.

Еще мальчиком он разглядывал альбомы из серии «Музеи мира» и знал наизусть и экспозиции музеев Ватикана, и шедевры Мюнхенской пинакотеки.

А уже потом, когда открылись ворота в свободный мир, он бросился осваивать «парижи», «флоренции», «лондоны» и понял для себя, что подлинники великих мастеров в интерьерах музейных дворцов не вызывают того волнения и трепета, которые он испытывал в детстве, листая альбомы.

Такое бывает с юношами, грезящими в воспаленных снах о недоступных девах, а когда наступают практические упражнения, то все выходит грубо, вульгарно и очень обыденно.

Краски воображения ярче радуги, а реальность грубовата и блекла, он почти перестал любить живопись, особенно распиаренную и попсовую, если кто-то при нем говорил, что ему нравятся импрессионисты, Шагал и Дали, он переставал уважать этого человека: Шагала и Дали нужно было любить в семнадцать лет, а не рассуждать о них в пятьдесят с юношеским блеском в глазах.

Он ждал свою даму, бегающую в сей момент с фотиком и щелкающую шедевры, чтобы потом показывать на работе таким же дурам, которые будут ахать, глядя на Веласкеса, как на сапоги с миланской распродажи.

У его спутницы, кроме молодости, других достоинств не было, она пристала к нему на какой-то презентации какого-то коньяка, куда С.С. приперся не по своей воле, банк, где он служил вице-президентом по пиару и рекламе, спонсировал для имиджа дорогой коньяк, и С.С. должен был там быть по обязанности.

Коньяк он не пил, люди вокруг ему были все известны, как три копейки, девушками он давно не интересовался, после потери последней любви, которую не удержал, закрыл тему и даже дома перестал исполнять супружеский долг, ссылаясь на нездоровье.

Он уже собирался уходить, когда кто-то сзади тронул его за локоть, он подумал, что какой-то мудак из старинных знакомых желает затянуть с ним пустой разговор про ля-ля-тополя, «путин — бабы оборзели — надо валить», и напрягся, но рука была женской, и он повернулся.

Перед ним оказалась девушка — не модель, не блядь в поисках спонсора, а вполне пристойная тридцатилетняя женщина, по виду журналистка, но не работающая в штате, типа фрилансер какого-то глянцевого журнала, из тех, кто не любит рано вставать и ходить ко времени.

Одета она была неброско, не в тренде, но достойно, без архитектурных излишеств в виде цацек в ушах и на пальцах с фальшивыми бриллиантами…