Любовь на троих

Все это ей рассказала дочь, а той подруга, живущая с бывшим на одной лестничной площадке, дочка смеялась, рассказывая о причудах папеньки, а Лизе было стыдно за человека, с которым она много лет делила стол и дом.

С такими мыслями она пролежала до утра, и только в шесть часов забылась в зыбком сне, ожидая будильника, но позвонили раньше, звонил телефон, и голос, который она узнает сразу, сказал одну фразу: «Мама умерла».

Ее подбросило, она попыталась что-то сказать, но он спокойно остановил ее, сказал, что помощь не нужна, что похороны через день, в деревне под Дмитровом, где мама наказала ее похоронить, потом он сказал, что позвонит, в его дверь кто-то звонил, она услышала голоса, приехала труповозка.

Лиза опять легла, у нее дрожали ноги, ее бил крупный озноб, а голова раскалилась сковородкой с забытыми котлетами, она хотела лежать в кровати не шелохнувшись, но зазвонил будильник, и она, как раб на галерах, поплелась в ванну, по дороге на кухне включила чайник и вошла в привычный круг, пока еще живая.

Сожалеть и скорбеть по чужому человеку невозможно, Лиза знала за собой этот грех, — она была немного нравственно глуха, похоронив свою мать, а потом и бабушку, она заметила, что к смерти своих близких отнеслась удивительно спокойно.

Она соблюдала ритуал, спокойно отдавала распоряжения, прикладывала к сухим глазам мокрый платок, на гроб не бросалась, не выла, просто она ясно понимала, что близких уже нет, физически нет, и все, что было у нее с ними, закончилось.

Только тихая грусть налетала внезапно, оставшимися в душе осколками памяти, они связывали ее с ушедшими, на кладбище она ходила только в поминальные дни, с памятниками не разговаривала, убирала могилки, приносила цветы и быстро уходила в мир живых. Ее долго беспокоила ее собственная душевная черствость, она даже сходила в церковь и поговорила со священником, не грех ли ее беспамятство, но он оказался умным человеком и сказал, что сидеть на кладбище ненормально, и пусть она помнит своих, и зарывать себя в могилу вместе мертвыми близкими не надо.

Через два дня Кирилл неожиданно позвонил поздно ночью и сказал, что он едет на три дня в Сибирь в командировку, а вернувшись, он уже никуда торопиться не будет, он взял отпуск, и они уедут далеко-далеко, и все у них будет замечательно.

Утром в новостях она увидела его в сюжете, где какие-то начальники стояли на трибуне и смотрели на военные учения, где показывали новую технику, он стоял во втором ряду, в военной куртке, сильный, красивый, с запавшими от бессонницы глазами.

Он защищал глаза рукой, вглядываясь куда-то очень далеко, она почувствовала, что он смотрит прямо на нее, и она инстинктивно поправила халат, села поприличнее, а потом поняла, что в ее поведении есть признаки шизофрении.

Она стала смотреть сериал, где опять кого-то спасали плохие артисты, играющие хороших и душевных врачей.

Она всегда смотрела вечером телевизор, читать она не могла, начитавшись тетрадей своих учеников, она ничего другого после этого уже читать не желала, да и новые книжки, которые ей попадались на глаза в магазинах, ее раздражали крикливостью обложек и тупостью содержания, — как словесник, она сразу видела непроходимую авторскую тупость, скверный язык и полное отсутствие внятной пунктуации. Женские романы, где льются ручьи слез и даются тупорылые советы о том, что жизнь только начинается в сорок, в пятьдесят и в сто сорок, ее смешили, менты и красавцы из прокуратуры в непримиримой борьбе с преступниками ее не трогали.

Такой фантастики она никогда не смотрела и не читала книг, написанных бедными учительницами про любовь, которой у них никогда не было.

Канал «Культура», который всегда хвалят интеллигентные люди, ей казался замшелой библиотекой, где пахнет прелью старых книг, съеденных жучком.

Она смотрела про врачей, про страны по «национальной географии», и про биографии великих людей по Би-би-си, и, конечно, новости, чтобы не проснуться утром в стране, где власть захватили киборги, или не пропустить, что на далеких островах ее мечты произошел катаклизм.

На следующий день она привычно поплелась в школу, но рано уйти не удалось, хитрожопый директор назначил собрание педколлектива, где долго объяснял, что мы, учителя, должны проголосовать за государство, которое дает нам, бюджетникам, работу и зарплату, он человек был хороший, но был плутоват и страшный государственник, слушать его было противно, но он прозрачно намекнул и все поняли, что нужно голосовать за правящую партию, все съели эту подлянку.

Только физик пробовал бухтеть, он считал себя либералом, но директор мягко намекнул, что пьющий физик в образцовой школе — это нонсенс, и он заткнулся, у него была вторая жена, маленький ребенок и возможность быть рядом с учениками, которых он готовил в институт, эта возможность была его маслом к хлебу насущному.

Потом она перлась домой с тремя пересадками, ничего не готовила себе, погуляла с собакой — единственным другом и прилегла смотреть про врачей, где нейрохирург разрывался между женой и медсестрой без лифчика, но в кружевных трусах.