Любовь на троих

У нее не было платьев и шуб, колечек и других женских штучек, и только единственная фотография на набережной осталась ему на память.

Там она стоит в шелковом платье, с лакированной сумкой, одолженной у соседки, в дурацкой шляпке-таблетке, с виноватой улыбкой женщины, позволившей себе бросить детей и мужа без заботы.

Ему было очень жаль, что она не дожила до времени, когда он мог бы посадить ее в красном углу и дать ей все, что она заслужила, он знал таких счастливых, успевших дать своим мамам приличное лечение, новые зубы и покой где-нибудь у теплого моря.

Странным было еще то, что он не помнил ее молодой, она же была молодой; она умерла молодой, но он молодой ее не помнил.

Время было какое-то старое и тухлое, на блеклых фотографиях люди в тридцать выглядят как старые пни, ему сегодня столько же, как маме в год смерти, он не сидит на пеньке и не ждет пенсии, он считает себя еще ого-ого, ну не ого-ого-ого, но вполне бодрячком, лежит на океане и ждет, когда проснется его объект вожделения.

Объект стал ворочаться, потом открыл глаза, совсем невиноватые, и попросил пить, да так жалобно, надув губки, как маленькая, так просыпаются хорошие девочки на даче после дневного сна.

А дедушка был готов, он три минуты назад заказал ей мохито и угадал ее желание, она жадно пила, как кузнец после жаркой печи, капли сбегали по ее подбородку и падали на грудь, и там и пропадали.

Она еще немного повалялась, потом сходила в воду, тут же сняла купальник, не оглядываясь по сторонам, и сказала, что готова к новым приключениям.

Лиза вернулась в отель, день получился ярким, она много повидала, прошлась по магазинам, ноги слегка гудели, но силы еще остались, она собиралась слегка отдохнуть и выйти в город, завтра она улетала на Мадейру, и больше в Лиссабон она не попадет.

В холле отеля ее окликнули, она даже не повернулась, взяла свой ключ и пошла к лифту, встретить своих знакомых она здесь не могла и посчитала, что это другая Лиза кому-то понадобилась.

Кто-то мягко взял ее за локоть, она обернулась и увидела рокового бармена с океанского обрыва.

Он был парадно одет, в руках его был плотный пакет, в нем приятно позвякивало.

— Я Марко, — вежливо сказал мужчина, — вы были сегодня в моей лавке, и я привез ваше вино.

Она тогда в лавке подумала, что он шутит, но оказывается, не шутил, он приехал и поставил ее в неловкое положение.

Он протянул пакет с вином, она брать не хотела, он настаивал, она решила не выкобениваться и взяла, достала кошелек, он замахал руками, она толкала ему деньги, на них стали смотреть незнакомые люди, и даже швейцар стал продвигаться к ним для восстановления закона и справедливости.

Тогда он сказал:

— Давайте выпьем кофе и будем в расчете.

Ей стало смешно, она согласилась, и через десять минут она спустилась вниз в платье, шпильках и с губами цвета спелой сливы.

Он уверенно привел ее в хитрый кабачок в переулке за углом, там были в основном местные, и они сели за стол.

Он спросил, что она ела из местной кухни, и она честно ответила, что ничего не успела, и тогда он сказал ей: «Доверьтесь мне, я проведу вас в этой рай, вы не пожалеете».

Никаких намеков в его словах она не почувствовала, посчитала, что имеет право поужинать с мужчиной, да и заплатить она могла за себя, и она расслабилась.

Его здесь знали, он почти не отличался от местных, и он быстро что-то им наговорил, и через секунду принесли вино и воду.

Он сказал, что он не Марко, а Марат, так его звали в Ялте, он стоял барменом в лучшем кабаке и кое-что в этой жизни понимал, он был уверен в себе, он и тут не пропал, но жизнь не сложилась.

Пять лет назад у него умерла жена, сын уехал учиться в Швецию и приезжать в деревенскую Португалию не хочет.

У него есть бизнес, дом в пригороде Лиссабона, но тоска и пустота в огромном доме его задавила.

Здесь тепло, океан, нет ментов и бандитов, здесь можно радоваться, но радость где-то бродит у чужих ворот.

Они пили вино, холодное португальское вино, не хуже итальянского, не так раскрученное, без этих легенд про космический свет, нисходящий на виноградники Прованса, без всякой туфты, которую гонят сомелье, чтобы впарить рядовое вино лохам, не отличающим сухое от мокрого, он нервничал, много курил, и тут принесли еду.

— Это картплана, — он показал на черный казан, в котором томилась рыба. Она заметила, что ему приносили показать разную рыбу, он быстро выбрал, и вот результат.

— Это не уха, это нечто другое, там лук, овощи, они томятся с рыбой на открытом огне, я думаю, что вам понравится, — сказал он мягко и улыбнулся своими глазами, похожими на крупные маслины.

Это было правда очень вкусно, простая еда, без архитектурных излишеств французов, где каждая веточка и кусочек филе декорируется какими-то фантиками, плевками соуса из сладких ягод или фруктов, которые нужно есть разве на десерт.

Пока она ела, он молчал, он сам ел плохо, нервничал и опять много курил.