Любовь не помнит зла (Трава под снегом)

А Лесю и в самом деле трясло. Внутри организма все ходило ходуном, булькало и переливалось знобкой сердитостью, и трудно было дышать — тут же схватывалась болью яркая точка под левой лопаткой, исходила лучами, горячо била в голову, изгоняя из нее последние здравые мысли. Даже вдруг захотелось размахнуться и… Ударить, что ли? Вдруг ужаснувшись мерзости собственного порыва, она тут же обмякла, давая дорогу слезам — простым, горячим, обычно-привычным, всегда приходящим на помощь в такие минуты. Действительно, лучше уж поплакать, чем руки распускать.

— Лесечка… Лесечка, да что ты! Успокойся, не надо! — кинулся к ней Илька, обхватил руками, ткнулся носом в изгиб меж плечом и шеей. — Не надо, не надо плакать! Это ты не на меня сердишься, я знаю, это из-за того, что работу потеряла… Ничего, Лесь, прорвемся! Мы справимся, Лесь! Мы прорвемся, честное слово, прорвемся.

Какие хорошие слова — прорвемся да справимся. Бодрые, оптимистические. Сколько раз они в такие именно минуты повторяли их друг другу, как молитву, как «Господи, помилуй», как «Отче наш, иже еси на небеси…». А если в них вдуматься хорошенько — куда они прорвутся-то? Через что прорвутся? Ерунда какая…

— Да ладно. Ладно, все! Я больше не буду, Илька. — Леся с трудом оторвала его от себя. — И правда, чего это меня понесло?.. Ты дай мне визитку, я потом этому мужику сама позвоню, поблагодарю за участие.

— Да не надо его благодарить. Он же не для благодарности. Он просто так, по-мужицки.

— Ну да… И мне он показался таким… порядочным, — тихо проговорила от двери Ритка и вздохнула и тут же вскрикнула испуганно, подскочив на месте: — Ой, чего я тут с вами стою! У меня ж свидание сегодня, в семь часов! А я и не одета, и не накрашена.

— А где свидание, Рит? Здесь, что ли? Дома? — осторожно спросила Леся, утирая остатки слез на щеках.

— Ну прям… Нет, мы в городе договорились встретиться.

— А кто он?

— Да так… Вдовец один. Правда, он старый… Но по телефону голос очень, знаешь, звучал бодренько! Танька, которая мне его телефон у знакомых вызнала, говорит, что он шесть лет уже вдовствует. Порядочный срок-то. Плохо.

— Почему плохо?

— А представляешь, как он за эти шесть лет насобачился в невестах копаться? Сейчас же на одного вдовца — десять холостых баб, если не больше. Так что пойду красоту наводить, и вперед! И вечный бой, покой нам только снится.

— Ага. Давай. Успехов тебе. А я буду макароны варить.

— А мне надо к контрольной по математике готовиться… — печально вздохнул Илька. — Терпеть не могу эту математику! Лесь, когда будет готово, позовешь? А потом чаю с конфетами попьем, ладно? — скосил он глаз на пакет с гостинцами.

— Хорошо. Попьем. Иди. Я скоро…

Завязав за спиной тесемки фартука, Леся засуетилась на кухне, готовя незамысловатый ужин и перекатывая в голове такие же незамысловатые мысли о перспективах сегодняшнего вечера. Перспективы были ясны и просты — вечер она проведет, листая кучу газет с объявлениями о работе, которые они прикупили с Илькой в киоске «Союзпечати», когда шли домой. Будет перелистывать страницы одну за одной, водить пальцем по строчкам, обводя карандашиком нужные варианты. Дай бог, чтоб они были, варианты эти. А завтра с утра будет звонить, лепетать вежливым голоском: добрый день, я по объявлению насчет работы. Ничего, прорвется. Как-нибудь.

Вздохнув, Леся усмехнулась про себя этому «прорвется» — вот же зараза какая это словечко! Уже и в мыслях проросло. Ну ничего, это, может, и хорошо, что оно там проросло. Это к добру.

— Лесь… Как я выгляжу? Только честно?

Леся вздрогнула от непривычно грустного Риткиного голоса, раздавшегося за спиной. Обернулась удивленно.

Ну что она могла сказать Ритке? Не песню же ей петь про «накрашенная страшная и не накрашенная страшная». Ну да, не красавица. Но и не хуже других, тех, которые по улицам города ходят. Сейчас на улицах вообще редко красивую женщину можно встретить — у всех лица практически одинаковые, долгим сидением за компьютером попорченные. Даже, говорят, синдром такой новый для женской изнемогающей красоты изобрели — компьютерное лицо.

— Нормально выглядишь, Рит. Только помаду эту убери, она тебе не идет. Ты смуглая, тебе светлый тон нельзя. А так — вполне даже ничего.

— Правда? — чуть оживилась Ритка, с надеждой глядя ей в глаза. — А то я сейчас марафет наводила, и такие меня мысли посетили непривычные.

— Какие, Рит?

— Да как тебе объяснить?.. Знаешь, так грустно стало! Вдруг увиделось мне, как этот вдовец ко мне на свидание собирается. Как старательно бреется, мягким кремом лицо мажет, как освежителем рот полощет. И я, стало быть, дома тоже вовсю шею мою. И придем мы друг к другу с чистыми шеями, нарядно одетые, парфюмом пахнущие… А говорить нам не о чем. Грустно, правда? Пойдут два одиноких человека вдоль по улице с чистыми шеями, будут изо всех сил напрягаться вынужденным общением… Зачем?

— Ну почему сразу — по улице, Рит? Может, он тебя в кафе пригласит?

— Как же — пригласит! Танька сказала, он жадноватый насчет кафе. Сказал, приглашает на прогулку.

— Так и не ходи, если не хочешь! Ты ж не обязана.