Любовь не помнит зла (Трава под снегом)

— Лесь, это тот самый Андрей, который мне в школе помог, — пытаясь упредить его неловкость, сунулся вперед с объяснениями Илья. — А с его женой недоразумение вышло, Лесь. Он извиняться пришел.

— Хорошенькое недоразумение, однако, — сердито проговорила Леся, слегка тронув багровый оплывший глаз. И, обращаясь уже к Андрею, бросила сухо: — Вы зачем сюда пришли? Извиняться? Вот и считайте, что извинились. Уходите.

Андрей прокашлялся наконец, взглянул на Лесю оторопело и виновато и тут же неловко отвел глаза. Надо было и впрямь встать и уйти, как она просила, но он не мог. Странное внутри шевельнулось чувство, похожее на жалость к этому худенькому, сердитому, битому жизнью существу. Сразу видно, что шибко битому. Да к тому же и страшненькому, бледному и лохматому, с огромным синяком под глазом. Хотя это была и не та совсем жалость, которую, к примеру, он испытал давеча к старушке на рынке. Эта жалость была другого рода, более неразрешимая, более для него недосягаемая. И в то же время притягательная, как нежный горный цветок эдельвейс. Растет он себе на горе, маленький и хрупкий, и гнется на холодном ветру. А попробуй дотронься до него рукой… Для этого надо на гору залезть, пальцы себе в кровь ободрать. Нет, от этой жалости двумястами долларов и не откупишься, точно не откупишься. Да и не хотелось от нее откупаться, если честно.

— Понимаете, это и правда недоразумение, — положив руку на сердце, улыбнулся Андрей как можно мягче. — Совершенно дурацкая ситуация получилась. Я ведь как лучше хотел! Решил помочь племяшу вашему, в школу съездил, с обидчиками его разобрался. И опять же телефон надо было вернуть.

— Не понимаю… С чего это ради? — дернула худеньким плечом Леся и, поморщившись, снова дотронулась пальцем до припухшего нижнего века. — Делать вам нечего, что ли?

Илька глянул на Лесю настороженно, будто осудил, что она говорила так необычно.

— Лесь, ну чего ты?.. Он же и правда мне помог. Надо человеку спасибо сказать, а ты… Хамишь-то зачем?

— А я уже сказала человеку спасибо, Илья. Ты что, не слышал? И я не хамлю. Я просто хочу узнать, что ему еще от нас надо?

— Да ничего мне не надо, — коротко пожал плечами Андрей, продолжая вглядываться в эту странную то ли девушку, то ли женщину, похожую на больного и замерзающего, но стремящегося упрыгать подальше от теплых протянутых рук воробышка.

Пауза повисла неловкая, напряженная, и стало слышно, как медленно капает вода из плохо закрученного крана, как в ванной громыхнула чем-то Ритка — видно, постирушки затеяла. Действительно, самое время гостю встать и уйти, еще раз вежливо извинившись за беспокойство. Только не мог он уйти. Сидел так, будто прирос к кухонному хлипкому табурету, смотрел Лесе в лицо, не отрываясь. Она вдруг смутилась под этим пристальным взглядом, опустила глаза, переплела худые руки крестом под грудью.

— Почему вы на меня так смотрите? Любуетесь, как меня ваша жена разукрасила?

— Да уж. Анька это может. Она баба отчаянная. Вы на нее не сердитесь, каждый человек по-своему себя защищает. Кто в сторону прыгает, а кто напролом с кулаками чешет. Каждому — свое.

— А я, выходит, в том виновата, что отпрыгнуть вовремя от вашей Аньки не успела?

— Да ни в чем вы не виноваты. Я ж не к тому. Я говорю, что в жизни всегда так и происходит: захочешь помочь, а потом извиняться приходится.

— Ну, извинились. Хорошо. Что еще?

— Еще? А я не знаю, что еще. Я бы еще чаю выпил, например.

Леся подняла на него не столько возмущенные, сколько удивленные глаза, даже улыбнулась чуть уголками губ.

— А вы к тому же еще и нахал…

— Ага. Есть такое дело. Так напоите чаем гостя или нет?

— Конечно! — соскочил со своего стула Илька. — Конечно, напоим! Что нам, чаю жалко, что ли? — и, сердито повернувшись к Лесе, проворчал тихо: — Чего ты стоишь в дверях, как привидение? Садись давай, чай будем пить. А может, ты картошку будешь? Я разогрею.

— Нет. Не хочу, — дернула Леся плечом. Но с места таки сдвинулась и за стол села, и даже попыталась пригладить косматые со сна волосы, запустив в них обе пятерни и откинув голову назад.

Андрей тут же отметил про себя, какие у нее шикарные волосы — тонкие, но густые, темно-русые от природы, живыми змейками прядок струящиеся по спине. И с лица она вроде ничего, если приглядеться. Там, за маской проплаканной бледности, напоминающей цветом сырую картофелину на срезе, проглядывало уже и другое лицо, нормальное, доброе, живое. А фингал… А что фингал? Через неделю сойдет, и следа не останется. А если заставить ее улыбнуться, то и вообще красавица выйдет.

— Не поняла?.. Что здесь происходит? Кто это, Лесь? — нарисовалась в дверях кухни Ритка с полотенцем на голове.

— А… Это тот самый мужчина, из-за которого я в пострадавших оказалась, — торопливо представила Леся Андрея хозяйке, будто заранее извинялась за его присутствие.

— Да-да… Точно, он! Теперь узнала. Он тогда приходил, телефон Илькин принес, — сощурила близорукие глаза на Андрея Ритка. — Ну? И чего пришел? Извиняться, поди, будешь?

— Да. Буду. И вы меня извините.