Любовь Орлова: Годы счастья

Это был итальянский граф, миллионер – имени его я не запомнила – и большой чудак. Во времена фашиствовавшего Муссолини этот аристократ публично брезгливо высказал свое мнение о дуче, за что и был немедленно отправлен в концлагерь. Тогда его сын, взяв несколько фамильных бриллиантов, сел в собственный самолет и полетел спасать отца. Подкупив всех, кого было надо, сын похитил отца и спрятал его в надежном месте. После падения дуче граф зажил с прежней широтой. Он купил остров с замком и там ежегодно устраивал международные праздники искусств, приглашая тех звезд со всего мира, кого сам считал звездами. Фейерверки, балы, вернисажи, просмотры фильмов, уникальные концертные программы. Правда, участники и гости фестиваля должны были соблюдать одно странное условие. Граф являлся ярым поклонником марксизма, и обязательной частью программы было посещение всеми лекций по теории этого оригинального учения. Но фестиваль был столь престижен, что приглашенные были готовы удовлетворить этот каприз хозяина замка и сказочного острова. Граф был горячим поклонником Любови Орловой, и она ежегодно приезжала на эти фестивали вместе с Григорием Васильевичем. Помимо всего прочего экстравагантный итальянец развернул и издательское дело. Он издавал своего рода энциклопедию искусств.

В один из приездов Орловой граф, предложив ей руку, повел через анфиладу залов к обеденному столу. В одном из залов на высоком пюпитре был развернут очередной том энциклопедии – как раз на той странице, где была статья о его любимой русской кинозвезде. Статья эта иллюстрировалась портретом Орловой, под которым была написана дата ее рождения. «Ах, граф, а я-то думала, что вы настоящий мужчина!» – воскликнула Любочка, увидев напечатанной ненавистную ей дату. После обеда граф снова подвел Любовь Петровну к пюпитру. Цифр под фотографией уже не было. Он все-таки был настоящим мужчиной!..

Теперь Григорию Васильевичу предстояло учиться жить без нее… Поток писем со всех концов страны хлынул на его адрес. Это были соболезнования, это было нежелание разлуки с любимой актрисой, с созданным ею типом человеческой личности, это была невозможность примирения с ее уходом. «Неужели ничего нельзя сделать?» – задавали многие корреспонденты этот более чем парадоксальный вопрос, будто не знали, что за каждым когда-то закроется дверь и с этим никто ничего сделать не может…

«Представляете, Машенька, они все не хотят верить в то, что ее нет. Но я знаю ответ на их вопрос. Сделать все-таки что-то можно. Я сниму о ней фильм», – говорил мне Григорий Васильевич вскоре после похорон. Говорил улыбаясь. Довольно скоро он написал сценарий, который назывался очень просто и очень точно – «Любовь… Любовь… Любовь…». Режиссерами фильма должны были быть два Григория Васильевича – дед и внук. Однако к моменту съемок дед уже был не в силах что-либо делать, а внук оказался просто профессионально несостоятельным. Практически фильм создан кинорежиссером Еленой Михайловой. Фильм получился очень теплый, пронизанный бесконечным восхищением личностью Любови Петровны, и прежде всего это был фильм об их любви…

Первое время я частенько навещала Григория Васильевича, у меня сохранился свой ключ от их внуковского дома. Чаще всего он сидел на веранде в шезлонге, укрытый пледом, и говорить мог только о ней – всегда с улыбкой. В один из моих визитов принесли телеграмму. Это было сообщение о том, что во Владивостокском порту спустили на воду теплоход «Любовь Орлова». Вы можете не верить, но фамилия капитана этого теплохода была… Александров! В это же время астрономы открыли новую звезду и назвали ее именем…

Его еще видели в президиуме III съезда кинематографистов СССР – май 1976 года, он бывал на совещаниях творческого объединения «Мосфильм», которым руководил, продолжал работу над книгой. Он по-прежнему улыбался, но улыбка становилась все более и более растерянной, а взгляд все более и более отсутствующим.

В январе 1977 года в ЦДРИ отмечали 75-летие Любови Орловой. Выступали те, кто ее знал и помнил, возникали на экране всем хорошо известные фрагменты их фильмов. А в конце на сцену вышел Григорий Васильевич и сказал: «Мы прожили сорок два года, и это были сорок два года счастья».

Зал был переполнен, и весь он разом поднялся и стоя аплодировал людям, которые в совершенстве владели, быть может, самым сложным искусством – высоко прожить жизнь и уметь хранить то, что так хрупко и так трудно хранимо. Аплодисментам, казалось, не будет конца. А он все стоял и стоял на сцене – совершенно один, седой и одинокий и с такой потерянной улыбкой…

Я продолжала приходить в их дом и, как прежде, слушала рассказы Григория Васильевича. И теперь они были только о ней. Говорил он спокойно и, как всегда, улыбался.