Любовь от бездеятельности (Записки неврастеника)

Надо же наконец найти ясный ответ на вопрос: «что делать, — как устраивать свою жизнь, как относиться к людям, как научиться владеть непредвиденными настроениями?» Я не могу жить как живут окружающие. Они борются за существование, приноравливаются к окружающей жизни и свой облик, свои понятия, определяющие их подневольное положение, считают за свои убеждения, внушая их своим детям. Нет, надо забросить подальше эти записки! Не стоит зарегистровывать перемежающиеся настроения: надо работать, надо думать.

А выработаю ли я новое мировоззрение? найду ли исход для дальнейшей жизни? или вся моя жизнь будет лишь похмельем юности, похмельем любви?!

————

3 января.

Сегодня вечером я пошел на набережную. Холодно. Все покрыто снегом и инеем. Я сел на скамью и задумался, закрыв глаза. Ветер слегка подул. Я вдохнул в себя глубоко холодный воздух, и на меня пахнуло чем-то хорошим, знакомым. Я открыл глаза. Передо мною была все та же Волга, только замерзшая, спокойная, тот же монастырь, чуть белеющий вдали, та же бесконечная огненная лента фонарей на другой стороне Волги и тоже искрящееся звездами небо. Мне вспомнилась весна, и меня охватило былое чувство беззаветной любви. Мне показалось, что не было ничего, что я недавно переживал, что не было размолвки с Сашей, не было страданий, не было этого тяжелого романа с Жерновой, не было даже детства и шумной университетской жизни, что все это сон, мираж, а в моей жизни было только одно, что так ясно вспоминалось теперь, — это было время, когда Саша любила меня, когда я был беззаветно счастлив и желал такого же счастья всему человечеству.

Я пришел домой разбитый и усталый и, не раздеваясь, лег на постель с таким чувством как летом, когда вернулся с вокзала, проводив разлюбившую меня Сашу.

Я заснул... И снилось мне, что меня посадили в тюрьму. Я выстрелил в Сашу. Вечер. Смутно видны очертания кровати и стола. Я стою у стены и смотрю на дверь. Я жду, когда меня выпустят. „Разве можно меня винить? А Саша выздоровела — я ее только ранил. Она еще может меня любить...“ Тихо. Только из городского сада доносятся звуки музыки. Никто не идет. Я слышу, как у меня бьется сердце. Как хочется на волю! Я смотрю в окно, огражденное решеткой. Небо слегка алеет на горизонте, длинными полосами лежат там темно-фиолетовые тучи, а выше небо все темней и темней, Звезды ярко горят. Луна разрисовала всю землю ярко-черными причудливыми тенями. А какой дивный воздух! Жутко только немного одному в этой темной роще! Водяные лилии ярко белеют на пруде. Здесь сейчас сидели мы с Сашей, а теперь она мчится на поезде к себе в имение, покинув меня одного, разбив мою жизнь!.. Я иду домой по шоссе. Темно. Пламя, вылетающее из труб стеклянного завода, немного освещает местность. Вот и город. Монастырь виднеется на той стороне Волги, ясно отражаясь в спокойной, точно заснувшей реке. Темно... а там далеко за лесом, загорается заря. Издали доносятся звуки гармоники и глухой лай собак. Волосы шевелятся на голове. Весна! Весна!... Поют где-то:

„Волга, Волга! весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля.“

„Что? Это ее голос? Она там! И они все вместе, полные надежд, а я один! Зачем жить?“. Я на мосту. Вода слабо журчим около балок, темная, холодная и глубокая. „Прощай, жизнь! Прощай, Саша! Сейчас мое тело поплывет далеко, далеко от этих милых мест, где я жил, где я слишком беззаветно жил. Я не могу тебе ничего написать и с тупой болью в голове сижу у своего стола и смотрю на белый лист бумаги. Вот и револьвер лежит против меня на книгах. Через час я буду так же холоден, как и его дуло!“ Стучат. Я отворяю — передо мной Саша. „Саша, это ты?“ Я стою против нее как очарованный и смотрю ей в глаза. Сна шепчет: „Николай, ну что же ты какой не ласковый, ну, поцелуй меня!“.....Я протянул к ней руки и... проснулся.

Лампа, стоявшая на стуле, гасла, слабо освещая комнату. В углах уже скопилась темнота и подвигалась ко мне все ближе и ближе. Вдруг синий огонек в лампе замигал, забегал и, вспыхнув последний раз, потух, а на его месте остался только круг обуглившегося фитиля, который как-то зловеще блестел в темноте, постепенно замирая. Мне сделалось жутко. Отыскав коробок, я зажег спичку и вышел из спальни в комнату. На столе на книгах лежал револьвер. Спичка погасла, и я долго неподвижно стоял, прислонившись к стене; мне хотелось подкрасться к револьверу и выстрелить в темноте в себя.

На улице завыл ветер, и снег застучал в окно, казалось, сотни людей с ветвями в руках бежали мимо окна, волоча ими по стеклу. Меня охватил страх. Я быстро оделся и вышел на улицу.

Ветер валил с ног и засыпал снегом. Я с трудом дошел до ночного трактира, зашел в заднюю комнату, где было многолюднее, спросил себе пива и стал рассматривать присутствующих.