Любовь от бездеятельности (Записки неврастеника)

Мы случайно вышли на поляну, всю желтую от цветов. На нас пахнуло жаром. Сразу почувствовалась усталость. Мы сели. Я положил голову Саше на колени и закрыл глаза. Тихо шумели верхушки деревьев то вблизи, то шум уходил вдаль, постепенно замирая. Запах цветов кружил голову. Я задремал, и только изредка какой-нибудь новый звук, крик белки или птицы, заставлял меня вздрагивать и открывать глаза.

«Помнишь ли ты
Тот напев, неги полный,
Что врывался к нам в окошко
Полуночною порой?»

запела тихонько Саша, гладя меня рукой по волосам.

Меня охватило восторженное чувство. Я поднялся, обнял ее и начал страстно целовать, прижимая ее к себе как что-то неизъяснимо-прекрасное, как дорогой достигнутый идеал; целуя ее, я отдавал ей все те чувства любви и беззаветной преданности, которые дремали во мне, не находя исхода. Я чувствовал себя ушедшим далеко, далеко от земли, от этих мелких повседневных забот и борьбы. Мне казалось, что я лечу куда-то вдаль, и невыразимое чувство счастья рисовало передо мной яркие фантастические образы сказочных наслаждений...

— Ау! — донеслось до нас. „Это прислуга, — сказала Саша, — Должно быть чай“ — и закричала в ответ: ау!

Мы пошли по направлению к дому. Сашей овладело детское желание шалить: она начала взвизгивать, подражая крику совы, и побежала по тому направлению, откуда слышалось ауканье; потом вдруг остановилась, дождалась, когда я к ней подошел, обняла меня, поцеловала и снова побежала вперед, распевая:

«Ах этот вальс
И весны дуновение
Шепот листьев и в сирени
Рокот чудный соловья.»

Солнце уже зашло, когда мы пошли на станцию. Саша захотела проводить меня до города и вернуться с поездом, который шел обратно через двадцать минут.

Мы тихо шли через парк, еле разбирая тропинку. Луна еще только всходила. Где-то в глубине парка, изредка нарушая тишину, ворчала лягушка.

В вагоне было душно. Мы остались на площадке. Я облокотился на перегородку и смотрел на безгранично расстилающееся поле, на котором изредка показывались: то деревни с огороженными частоколом полями, то озера с пологими берегами, окруженные кочками, поросшими мелким кустарником, то вдруг появлялась дорога, ярко выделявшаяся на темном фоне зелени поля, и быстро, как-то боком убегала вдаль.

— Что ты какой неласковый? — сказала Саша. — Ну, поцелуй меня.

Я взглянул на нее. Соломенная шляпа, одетая по детски — резинкой под подбородок, съехала ей на спину, и ветер трепал ее стриженые волосы, бросая слегка вьющиеся пряди их Саше на лицо. Я взял ее за руку и привлек к себе: она обняла меня рукой за шею; а я, закладывая ей за ухо развевавшиеся волосы, покрывал поцелуями ее лицо.

А поезд, точно подбодряемый нашим чувством, летел все быстрей и быстрей. Громче застучали колеса, и еще скорей замелькали мимо нас сторожевые будки, одинокие деревца и стоги прошлогоднего сена.

— Саша, неужели мы когда-нибудь расстанемся? неужели ты мне изменишь? — спросил я.

Я?! вскрикнула Саша. Никогда! Никогда!

— Знаешь, если ты разлюбишь меня, я сопьюсь. Помнишь золоторотца, который весной подходил к твоему окну просить денег? Я тоже сделаюсь таким! Ты тогда подашь мне руку?

Что ты? Молчи, молчи! шептала она, крепко целуя меня. — Я совсем, совсем твоя... навсегда!

Поезд пошел тише. Мимо нас замелькали фонари и постройки. Мы подъезжали к станции.

Обратный поезд шел с опозданием на полчаса, и мы пошли дожидаться его в садике около станции, обсаженном кустами акации; забравшись с Сашей в эти кусты, мы сидели на загородке, молча обмениваясь взглядами и поцелуями.

Где-то вдали засвистел паровоз.

— Идет! сказала Саша вздрогнув.

— Слушай, Саша, не поезжай сейчас, — стал я упрашивать ее: — пойдем лучше ко мне.

— А мама?

— Да ты вернешься. Должно быть есть еще поезд часа через четыре. Мы скоро вернемся.

— Она будет беспокоиться.

— Да ты скажешь, что прогуляла в парке. Ну, милая Саша, пойдем!

— Не надо, Николай! Лучше в другой раз.

— Ну, Саша, пойдем! Ну пойдем посмотреть, есть ли еще поезд.

Мы пошли на станцию. Я с лихорадочной дрожью стал рассматривать расписание. Следующий поезд шел в 10 часов утра.

— Нет? — спросила Саша.

Ну все равно, Саша! Ты скажешь маме, что была у меня. Мы завтра вместе приедем к ней.

Она колебалась.

К станции с шумом подошел поезд.

— Николай, милый, не надо сегодня. Поди возьми билет. Я ведь скоро приеду. Ну, пусти меня, милый! Ведь ты не сердишься?

Около нас отворилась дверь и мимо побежали пассажиры.

«Ох, Дербень, Дербень Калуга!» кричал какой-то мальчишка, барабаня в дно жестяного чайника.

«Скажите, вы здешняя?» спросила, обращаясь к Саше, какая-то дама с заспанными глазами.

— Да.

— Вы не знаете, живут еще здесь Никольские, — вдова с сыном? Сын чиновником в казенной палате служит, а она...

Я пошел в кассу.

— Ну, прощай, прощай! — говорила Саша, целуя меня в вагоне, не стесняясь публики. — Я скоро, скоро приеду, через неделю. Ну, прощай!