Любовь от бездеятельности (Записки неврастеника)

— Прощай! — сказал я, взяв ее за руку, когда она позвонила у ворот своего дома. Она с любовью, как всегда, глядела на меня, пожимая мне руку, покачиваясь то ко мне, то от меня. Потом она покачнулась еще сильнее и сжала мне руку. Я почувствовал, что она хочет меня поцеловать. За воротами щелкнул засов; Саша откачнулась, потом, приблизилась совсем, так что я почувствовал на лице ее дыхание. Открылась калитка.

— Прощайте! — сказала Саша смутившись, и за воротами снова застучал засов. Оставшись один, я долго неподвижно стоял около ворот, глядя на калитку, за которой скрылась Саша, как на свежую» могилу.

————

— Знаешь, Николай! я вчера долго не могла, уснуть, — говорила мне Саша, когда сегодня утром мы шли с нею на станцию. — Я все сидела и плакала.

— О чем?

— Так, мне было очень тяжело, грустно...

— Почему? Или тебе жалко наших бывших отношений, а остальное все то же. Ты можешь стремиться к своей цели.

— Стремиться к цели?! А разве это легко, когда на каждом шагу даже в себе самой встречаешь препятствия. Я много думала об этом. А если не добиться вполне самостоятельной жизни и возможности жить среди интеллигентного общества, так какая же это будет жизнь? Лучше смерть! Нет, надо от всего отказаться, а то что же дальше?

— От чего отказаться — то? Моя любовь разве бы тебе помешала?

— А дети-то?

— Да детей могло бы и не быть, а то твоя мама могла бы...

— Да понятно все можно, но ведь я тебя разлюбила потому, а вовсе не потому...

— Что?

— Да расходимся мы.

— Но почему же тебе тогда грустно?

— Жить хочется, правда, так хочется жить, а... и глаза у нее покрылись слезами.

— Саша! ты любишь меня; я чувствую это! Ну, скажи — да?

Она молчала, по ее лицу как тени пробегали выражения то страдания, то испуга. Она широко раскрывала глаза и взглядывала на меня, точно с моей стороны ей грозила какая-то опасность.

— Слушай, подожди говорить окончательно до осени, — говорил я ей, когда мы уже вошли в вагон подошедшего поезда.

— Подождешь? да?

— Хорошо! — задумчиво ответила Саша.

Раздавался третий звонок.

— Ну, прощай, прощай! — проговорил я и, пожав Саше руку в последний раз, соскочил на платформу. Мимо меня все быстрей и быстрей замелькали вагоны; последний промелькнул как то особенно быстро, и меня обдало жаром: против вокзала стояло полуденное солнце. Я оглянулся — никого не было; только около входа в зал 1-го класса стоял жандарм.

Под сводами кружились голуби, встревоженные шумом отходящего поезда.

Я пошел домой. Лениво, почти шагом проезжали мимо меня извозчики, подымая тучки пыли, которая, медленно перелетев через барьер, отделявший шоссе от тропинки, садилась на траву, придавая и без того однообразной местности грустный, тусклый вид. Было душно и жарко, особенно когда ветер наносил на меня дым от стеклянного завода. Я бессознательно шел вперед, а мысли неслись вслед уехавшей Саше. Мне представлялся вагон, на площадке стоит она и смотрит, как мимо нее мелькают: Волга, фабрика и роща, в которой мы гуляли весной. Она вспоминает меня и оглядывается на окутанный дымом, точно покрытый синей кисеей, город. Слезы бегут у нее по лицу. Она хочет вернуться назад.

Когда я пришел домой, квартира показалась мне пустынной и мрачной. Я лег на постель и уткнулся лицом в подушку. Сердце сильно билось; кружилась голова. Я не мог ни о чем думать, и только одна мысль: «я ничего не думаю» смутно бродила у меня в голове.

Изредка я прислушивался: я ждал, не вернется ли Саша.

————

21 июня.

Нет, я не верю, что 20-го августа Саша скажет, что не любит меня! Как она могла меня разлюбить? Она просто боится, что семейная жизнь, дети и необходимость работать для существования не позволят ей вращаться среди симпатичной ей молодежи. Она боится потерять свободу. В этом есть доля горькой правды, но я переживаю такой момент, когда не хочется в этом сознаться, когда так страстна хочется и свободы и любви. Нет! Саша мне дороже свободы, и мне кажется, что если бы она полюбила меня, то мы были бы счастливы, как никто никогда.

Неужели она не любит меня? Так кого же она любит? Разве можно жить, никого, ничего не любя? А кого, кроме меня, она может любить: мы, рассказав свое прошлое, отдали друг другу часть себя, и я, проникнутый ею, страдаю; когда вижу неудовлетворенность ее желаний. А она? Неужели она не страдает моими страданиями?

Что с ней? Впрочем, может быть, ей показалось, что я люблю ее только как женщину. Во время последних встреч я мало говорил, мало думал вслух, но я много чувствовал. Ей может быть, показалось неестественным для интеллигентного человека тратить так много времени на ласки и поцелуи, но чем же другим мог я проявлять свое все возрастающее чувство. Неужели она не чувствовала так же, как и я, думает, что я говорил раньше только для того, чтобы добиться ее взаимности. Но зачем же тогда она говорила о боязни за будущее? Почему, почему она сказала: «не люблю».

————

2 июля.