Любовь по-французски. О чем умолчал Дюма

Тут следует упомянуть, что королева Анна все это время испытывала полное пренебрежение со стороны своего супруга. Опала этой молодой и красивой женщины была вызвана целым рядом стечения обстоятельств: тут и неудачи с рождением ребенка (в 1630 году у нее случился четвертый выкидыш), и интриги Ришелье, который якобы преследовал ее своей любовью, но был упорно отвергаем, и вечная подозрительность и ревность короля, резко обострившаяся в связи с неприкрытыми проявлениями бурной страсти к его супруге со стороны английского герцога Бекингема. К тому же было раскрыто несколько заговоров, в которых королева то ли участвовала, то ли знала об их существовании и предпочла промолчать, – точно этого доказать не удалось. Сущность всех их сводилась к тому, что Людовик либо скончается от преследовавших его болезней, либо будет умерщвлен, а на трон взойдет, женившись на Анне, его брат Гастон Орлеанский. Надо сказать, что пружиной большинства этих комплотов была все та же герцогиня де Шеврёз, люто возненавидевшая как короля, так и его первого министра. Зато было неоднократно с убедительными свидетельствами доказано, что во все эти заговоры охотно вступал Гастон, которого Людовик за время своего правления был вынужден прощать шесть раз. Положение Анны не облегчил даже полный разрыв между Марией Медичи и Людовиком, завершившийся в 1631 году отъездом королевы-матери за границу, более смахивавшим на побег (она скончалась в 1642 году в Кельне, забытая и брошенная всеми, кроме П.-П. Рубенса, предоставившего ей домик для проживания). К тому же обострились отношения с Испанией, вылившиеся в войну. Напомним, что там правил брат Анны, Филипп IV, что дало повод обвинить ее в шпионаже в ущерб Франции, опять-таки с целью завладеть французским троном. Так что король был настолько обозлен на супругу, что практически перестал общаться с ней, а с 1630 года завел себе еще и платонических женщин-фавориток.

Этого странного явления никто не ожидал, ибо известна была некая неприязнь, которую король буквально с детских лет питал к женскому полу. Буквально ни для кого не составляло никакого секрета, что он совершенно не переносил вид женской груди, а отсюда глубоких декольте. Известно несколько таких случаев, которые описали современники. Как-то король проезжал через Дижон, и горожане устроили ему торжественный обед. Некая предприимчивая молодая особа в туалете с откровенным декольте устроилась за столом напротив короля. Тот старался не смотреть в ее сторону и даже опустил поля шляпы, затем напоследок, набрав в рот вина, с силой выплюнул его на грудь женщины. Накануне там же некая бойкая дама пыталась уговорить гвардейца из королевской охраны разрешить ей приблизиться к королю. Тот вроде бы был склонен допустить ее, но, обратив внимание на нескромный вырез ее платья, настоятельно посоветовал ей:

– Либо прикройтесь, либо уходите, мадам. Королю вы не понравитесь. Вам должно быть известно, что подобное оголение ему не по вкусу.

Известно, что король не знал иных женщин, кроме своей супруги, да и то исполнял в этом смысле скорее свой государственный долг, нежели действовал по влечению страсти. Тем не менее при дворе кое-кто еще считал возможным перевесить влияние кардинала Ришелье, подсунув Людовику настоящую любовницу. Однако король расстроил все планы подобных заговорщиков, сделав своими чисто платоническими фаворитками сначала Мари д’Отфор (1616–1691), а затем Луизу-Анжелику де Лафайет (1618–1663).

Бабка Мари, мадам де Лафлотт-Отрив, воспитательница дочерей Марии Медичи, пристроила внучку ко двору, когда ей было всего 12 лет. Королева-мать зачислила ее в штат своих фрейлин. Девушка рано стала выделяться своей красотой: «огромные голубые глаза, полные огня, белые ровные зубки (напомним, что в век полного отсутствия стоматологов хорошие зубы были редкостью), а лицо кровь с молоком, подобающие красивой блондинке». Впервые эта барышня бросилась в глаза королю весной 1630 года во время пребывания двора в Труа, и король обратился к своей матери с просьбой разрешить ему служить этой даме и беседовать с ней, тут же подчеркнув, что не питает никаких дурных замыслов на ее счет. Это было настолько неожиданным для Марии Медичи, что лицо ее натуральным образом побагровело. Она довольно нескладно пробормотала, что и не подозревает сына ни в каких дурных замыслах, тем более в ее доме, а его величеству и так вольно служить дамам и беседовать с ними, как это дозволено всем прочим придворным.