Любовь по обмену

Я чувствую, как он обнимает нас сбоку. Машка, смеясь, делает то же самое. Перед глазами мелькает Иришка, тоже решившая прильнуть и вставшая для этого на стул. Мы пошатываемся, когда Никита с разбегу присоединяется к общим обнимашкам. Другие парни тоже, недолго думая, наскакивают на нас сверху. И девчонки. И мы хохочем до слез, когда понимаем, что уже почти вся группа собирается вместе. Сквозь голоса слышны звуки отодвигаемых стульев, топот, хлопки по спинам, радостный визг. Меня настигает ощущение, что, если вакханалия не прекратится, нас точно раздавят.

– Кажется, я что-то пропустил, – раздается растерянный голос Станислава Вячеславовича сквозь общий шум и гам.

Мы быстро разбегаемся по своим местам и садимся. Перед тем как придвинуть к себе тетрадь, я поднимаю глаза и вижу, что Вика сидит неподвижно, опустив голову, и нервно грызет ноготь большого пальца. Ей теперь есть о чем подумать.

-24-

Зоя

– Не нарушай традиций, а то охоты не будет, – ворчит отец, набивая рюкзак едой и алкоголем, – водка на охоте спасла больше животных, чем весь Гринпис, вместе взятый.

Мама подает ему армейский бушлат.

– Не понимаю, зачем ты идешь у него на поводу? – Пока папа застегивает куртку, она кидает в рюкзак патроны, спички, компас, бинокль. – Этот твой Толясик пьет, как слепая лошадь, меры не знает. Собака его тоже пьяница. Напьется и чудит вечно. Ладно, ты в охоте не разбираешься, но тот ведь совсем отмороженный. Пристрелит нашего американца вместо зайца – и поминай как звали.

– Наш Джастин на зайца похож, что ли? – смеется папа. – Да и на зайцев зимой ходят, а мы на утку, на крякву дикую, на фазана. Рыбы там тоже море, кабанчики – короче, охотничий рай.

– А твоему придурковатому Толику лишь бы набубениться! Плевать ему на кабанчиков. То уснет в шиповнике, вся рожа потом у него опухшая, то сам в своих сетях запутается. А к доктору его сколько раз возили: в жопу стрелянного, медведем покусанного, возле костра обгоревшего!

– Зато какой пёс у него, мать! – Папа бьет себя в грудь.

– Какой? – отмахивается мама.

Я помогаю Джастину застегнуть замки на полукомбинезоне, подаю теплую куртку.

– Курцхаар! – отец показывает американцу жестами размеры собаки. – Во такая псина! Надежная! Зямой зовут. Они с Толясиком из одной миски едят, в одном спальнике спят. Если Зяма у кого сало сопрет – всегда хозяину несет. Умная, аж жуть!

– Бестолковое создание, – шепчет мама, – в лесу потеряется, всю ночь его ищут, а он сидит где-нибудь на кочке и дрожит от страха.

– Ох, не наговаривай, мать! – Папа поворачивается к Джастину: – Сынок, тебе понравится, вот увидишь. Каждый мужик раз в жизни обязательно должен сходить на охоту. Вот мой дед на медведя с голыми руками ходил!

Перевожу парню сказанное.

– Оу! – восклицает Джастин. – Такой силач был?

– Нет. Дурак, – отвечаю.

– Ясно… – бормочет американец.

Не верит.

– Ты осторожней будь, ладно? – прошу его. – Твоя задача – увезти их туда, присмотреть, чтобы пьяные на морозе не уснули, и вернуть домой в целости и сохранности.

– Окей, – кивает он.

– Говори «так точно». Дяде Толе это нравится, – показываю, как нужно отдавать честь.

– А он что, военный?

– Нет, просто контуженный.

Подаю ему болотные сапоги.

– У-ха! – радостно вопит отец, знакомя своего подопечного с новым русским словом. – Поймаем с тобой «фиш», будем варить уху!

Джастин с воодушевлением мотает головой. Ему трудно передвигаться в полном снаряжении, но он быстро привыкает. Благословляю его, рисуя в воздухе крест, едва парень ступает за порог. Никогда еще (и никому) такого не делала, но сегодня очень переживаю, как мой американец переживет суровую русскую забаву с безобидным названием «охота».

С умилением наблюдаю, как он усаживается в любимую папину «Ниву-вездеходку» и пытается приноровиться к управлению. Машина дергается, чихает, но все-таки выезжает из гаража. Мы машем им на прощание и неохотно заходим обратно в дом.

– Ну вот, – говорю я, закрывая дверь.

И мое сердце сжимается от тоски.

Мы идем на кухню, я беру телефон и отправляю ему сообщение. Пишу, что люблю и буду очень скучать. Сеть там, куда они отправляются, вряд ли ловит, так что будет замечательно, если он получит мое послание заранее.

– Чего улыбаешься? – недоверчиво спрашивает мама, разливая чай по кружкам.

Я инстинктивно прижимаю к груди смартфон.

– Я… – откашливаюсь, в надежде придумать что-то умное во время вынужденной паузы.

– Эсэмэс пишешь?

– Ага, – с удовольствием хватаюсь за предоставленную соломинку.

Которая оказывается хитроумной ловушкой.

– Славе? – тут же ввинчивает мать.

Шах и мат.

– Мам… – облизав губы, медленно выдыхаю. – Мы… мы… в общем, мы расстались со Славой. – Видя ее взметнувшиеся вверх брови, спешно добавляю: – Вообще-то, он изменил мне, а я полюбила другого, но самое главное не это. Главное, что все нормально и даже хорошо.

Она оседает, со звоном опуская чайник на стол.

– Ох, доченька. – Ее голос встревожен. Мама хлопает глазами. – А я-то уж вся извелась. Думала, что же теперь со Славиком будет? Жалко мне его так было, аж сердце щемило.

– А что его жалеть? – наклоняюсь к ней и ставлю локти на стол.