Любовь по обмену

– Привет, заяц… – выдыхает Стёпа.

Он сидит в ярко освещенной солнцем светлой комнате. Его загар стал еще золотистее и темнее, волосы, наоборот, выгорели, став почти русыми, а плечи в новой широкой футболке по-мужски окрепли, придавая внушительности его виду.

– О, привет, – робко улыбаюсь, пытаясь пригладить пальцами разбушевавшиеся волосы.

Представляю, какой у меня видок… На всем теле до сих пор горят следы прикосновений Джастина, кожа хранит его запах, а губы пылают от бессчетного количества поцелуев, которыми мы обменялись за ночь.

– Хорошо выглядишь, – настороженно всматривается в меня братец.

Выпрямляюсь на стуле, поджимаю под себя ноги и поправляю ворот кофточки.

– Спасибо, – для приличия пожимаю плечами: вроде как не знаю, соглашаться или нет со словами родного брата, от которого я прежде комплиментов никогда и не слышала: – А… где ты, Стёп?

Он крутит головой по сторонам.

– В комнате Джастина. Единственное место в доме, где тихо и спокойно, – усмехается. – Не уверен, правда, что мне можно сюда входить одному, без разрешения, но дома все равно, кроме прислуги, никого пока нет.

– Покажи мне ее, – оживляюсь я.

Стёпка встает и отворачивает от себя планшет.

– У него крутая стереосистема, мы с Челси приходим сюда послушать музыку. Иногда.

Но у меня дух захватывает не от того, что перед глазами мелькают аппаратура и мощные динамики, а от всего остального и комнаты в целом. Это настоящие хоромы. Там уместились бы три, а то и четыре Стёпкиных комнаты. Белые стены, темно-синий потолок с огромным белым вентилятором посередине. Широкая постель, застеленная покрывалом в цвет потолка, с разноцветными разбросанными на нем подушками. Рядом кресло из красной кожи, за ним – гитара. Гитара? Надо же.

Камера вместе со Стёпой движется, и передо мной предстают по очереди то стеллажи с наградами, то снимки в стеклянных фоторамках, на которых запечатлен Джастин в форме и с битой, то винтажный плакат с наверняка известным в Штатах бейсболистом. Также на стенах развешаны какие-то прямоугольники – похоже, грамоты. В углу у окна стоит доска для серфинга, рядом с ней металлический дорожный красный знак «STOP» на веревке, свисающей откуда-то с потолка. Дальше по направлению – стол, стул на колесиках, книги на тумбочке, телевизор на подставке.

Представляю, как он жил там. Как ходил из угла в угол. Как просыпался, засыпал, слушал музыку. Как скучает теперь по всей этой обстановке, как хочет домой…

– А это ванная, – показывает мне брат, когда я только начинаю задумываться о том, что нам с Джастином много еще предстоит друг о друге узнать.

– Вау… – произношу на выдохе.

Вот это роскошь. Да уж, надо отдать должное американцу. Наши почти спартанские условия он терпит без каких-либо возражений и едких замечаний. И ведь не жалуется. Может, разве что своим американским друзьям в сообщениях или письмах, но лично я ничего такого от него до сих пор не слышала.

– Зой, – прерывает мои размышления Стёпа.

Сияющая керамика ванной комнаты сменяется его встревоженным лицом.

– Что? – обхватываю себя руками, будто замерзла.

Мне действительно немного не по себе.

– Я чего хотел… это… – он садится обратно на диван и хмурится, подбирая слова, – поговорить с тобой.

– О чем? – приподнимаю бровь.

Брат вздыхает:

– Ты как там, вообще?

Вот это новости.

– Я? – переспрашиваю.

Вдруг парень ошибся. Вдруг хотел спросить о своей гитаре или пепельнице на крыше.

Он смотрит на меня таким взглядом, будто хочет просверлить дырку в моем лбу. Не могу понять, что такого в глазах, что примешивается к явному беспокойству. Нежность? Тепло? Ах нет, кажется, это жалость – судя по тому, как виновато он поджимает губы.

– Ну да, – кивает Стёпа, – как ты после всего… этого… держишься?

Непонимающе смотрю на него:

– Чего всего?

– Ну… я про Славу, – морщится он.

Сглатываю и шумно выдыхаю.

Опускаю глаза на клавиатуру. Мне жутко стыдно. Не прошло и суток, как мой бывший нажаловался моему брату, что я веду себя как потаскуха. Как теперь себя вести? Чем оправдываться? Да и надо ли? Раз уж Степа не стал читать нотаций с первой минуты, то теперь вряд ли будет. Может, сказать ему все как есть?

Поднимаю голову, и мы встречаемся взглядами. Осуждения в лице Стёпы не замечаю, поэтому с трудом выдавливаю:

– Слава… – моргаю часто-часто, чтобы не позволить слезам пробраться на свое лицо, – я так виновата… Он все рассказал тебе, да?

– Что «все»? – Брат вытягивает шею и уставляется на меня точно как мама. Та тоже постоянно так делает.

Похоже, мы играем в глухие телефончики.

– Мы говорили с ним вчера, – всхлипываю, – он так орал… оскорблял… Кто-то сказал ему про меня ужасные вещи, хотя я, кажется, знаю кто, но это сейчас не важно. Ему наврали, будто я… – У меня ком в горле встает.

Не получается произнести того, что вчера было таким обидным, а сегодня по сути уже стало правдой, но при других обстоятельствах.

– Заяц, ты о чем? – Лицо Стёпы напрягается. – Я что-то не понял, этот урод сознался тебе во всем или нет?

– Что? – Я больше не отвожу глаз. – В чем сознался?

Сначала брат матерится, а потом начинает в недоумении качать головой: