Любовь поры кровавых дождей

Начальник штаба, веснушчатый полковник, принужденно хохотнул, а потом, нахмурив брови, сердито начал распекать меня.

Я ничего не слышал. Злость затуманила мне рассудок. Я схватил свою полевую сумку, выдернул из нее карту и, поднеся к рыжему лицу полковника, сначала ткнул пальцем в то место, где находились старые позиции дивизиона, потом показал наше новое местонахождение и под конец, помахав перед его носом телефонограммой командующего, каким-то чужим, осипшим голосом объяснил, что скорость, с которой двигалась моя часть, была просто фантастической. Если бы мы шли иначе, то и до вечера не добрались бы сюда!

Наступило молчание. Оба они поняли, какие чувства владели мною: что может быть хуже для солдата, чем опоздание к началу военной операции!

— Поставленная командованием задача нами выполнена, — начал генерал. Мне показалось, что голос у него изменился. Те явно враждебные, колючие нотки, которые я услышал вначале, исчезли. — Мы дошли до рубежа, который пока, по всей вероятности, не перешагнем. На этих позициях мы должны укрепиться и… стоять, стоять, стоять, мать их так и растак…

Я удивился, заметив явное волнение генерала. Я понял, что не мы были причиной его раздражения.

— Отныне наступать не наше дело, отныне у нас одна задача — жесткая оборона! Понятно? — снова напустился на меня генерал и, чтобы я лучше понял сказанное, повторил по слогам: — Сейчас главное — жесткая о-бо-ро-на и боевая под-го-тов-ка!

Генерал говорил сердито, очевидно, в нем еще больше, чем во мне, кипела злость. Он явно повторял слова кого-то, кто был постарше его и на кого он еще недавно, вероятно, смотрел с таким же недоумением, как сейчас на него я.

«Неужели с нашим фронтом все кончено? — расстроившись, подумал я. — Неужели мы должны здесь протухать, в то время как южные фронты так победоносно продвигаются вперед?»

Ведь и к фронту человек привыкает, как к собственной квартире.

— Боевая и политическая подготовка! Нашли время для подготовки… — у генерала невольно вырвалось крепкое словцо. Он, правда, понизил при этом голос.

Это искреннее восклицание установило между нами мир и неожиданно вызвало взаимную симпатию.

Но досада и сожаление об опоздании не оставляли меня. Хотелось крушить все вокруг, и в первую очередь этого рыжего полковника, который, воспользовавшись минутным молчанием, подсунул мне какую-то напечатанную на синеватой папиросной бумаге инструкцию и длинным грязным ногтем указательного пальца показывал место — вот, мол, здесь распишитесь.

Как я спустился из-под крыши девятиэтажной, похожей на колокольню, башни — не помню. Насилу кончилась крашеная железная лестница, прикрепленная кронштейнами к стене башни.

Мой неразговорчивый шофер Павлов взглянул на меня исподлобья и, словно что-то смекнув, рванул машину и помчался к нашим батареям.

Наступил полдень.

Стрельбы не было слышно.

В городе стояла тишина.

Во дворе большого костела из красного кирпича в тени огромных лип расположились лагерем батареи моего дивизиона. Командиры всех четырех батарей и штабной взвод выкроили время, чтобы подкрепиться, Пять полевых кухонь раздавали бойцам обед.

Очевидно, из-за скопившейся во мне злости я напал на командиров батарей: какое, мол, вы имели право объявить обед, когда не знали нового задания.

Командир первой батареи, черный как головня украинец, капитан Полоз, который знал, что за храбрость и распорядительность я любил его больше других, скаля белые зубы, как-то многозначительно ответил:

— Знали, товарищ майор.

— Откуда знали? — вспыхнул я и посмотрел на других командиров.

Они стояли опустив головы, с каким-то хитрым выражением на лицах. «Видно, эти сукины дети уже узнали», — подумал я и внезапно почувствовал расслабление. Продолжать разговор было бессмысленно, и я пошел к штабному автофургону.

Меня всегда изумляла та поразительная скорость, с которой в армии распространяются слухи. Никакое радио, никакой телеграф не опередят слова, шепотом переданного солдатами друг другу…

Созвав короткое совещание, я ознакомил командиров с приказом командования.

Магическая сила военной дисциплины, инстинкт непреложного послушания уже сделали свое дело: никто не спросил ничего лишнего.

Страшная усталость навалилась на меня внезапно. Войдя в автофургон, я повалился на койку начальника штаба и, поскольку не спал уже несколько дней, не успел положить голову на подушку, как сон сморил меня, и я заснул как убитый.

— Мы обнаружили прекрасные дома, заняли целый квартал. Для авто- и артиллерийских мастерских тоже нашли помещения… И орудийный парк тут же будет, — слышу сквозь сон голос своего заместителя по хозяйственной части.

Высокий, чуть сутулый майор Бушнев стоит у меня над головой и хриплым, осипшим голосом жужжит как надоедливая муха.

Странная была привычка у этого человека: он подходил ко мне спящему и без всякого предупреждения прямо начинал говорить о деле.