Любовь поры кровавых дождей

Но удивительно было то, что немцы бомбили равнину перед высотами. А там сейчас находились лишь заросшие травой пустые окопы, отрытые местными жителями еще несколько месяцев тому назад.

Самолеты врага приняли их за наш оборонительный рубеж!

Разве могли немцы представить себе, что у нас не имелось никаких оборонительных рубежей и в коридоре шириной в три-четыре километра стояло лишь четыре наших орудия и несколько взводов боевого охранения!

Прошел еще час, наблюдатели сообщили о появлении танков.

Я кинулся к брустверу, приставил к глазам бинокль и тщательно оглядел простиравшуюся перед нами равнину.

Слева по направлению к нам продвигались шесть танков, за которыми следовали автоматчики.

Тяжелые машины с качающимися пушками-хоботами ползли медленно, чтобы автоматчики могли бы поспевать за ними.

С сильно бьющимся сердцем наблюдал я, как приближались танки с черными крестами на белых кругах. Мы уже отчетливо слышали их грохот, лязг гусениц.

Наблюдая за танками, я то и дело поглядывал на две пушки, замаскированные на соседнем холме.

Танки пока еще были далеко от нас, вне досягаемости наших орудий, но они значительно приблизились к соседней высоте, оттуда вот-вот должны были открыть огонь.

В это время снова появились немецкие самолеты. Казалось, у них было все наперед рассчитано, так своевременно они налетели.

Сбросив бомбы на наши высоты, они поспешно скрылись. Слава богу, бомбы разорвались на склонах высот, не причинив нам вреда.

Именно в то мгновенье, когда я подумал, что, кажется, на этот раз пронесло, с тыла, описав круг, коршуном пронесся истребитель, выпустив на нашу позицию пулеметную очередь.

В реве моторов и пулеметном стрекоте я не сразу расслышал свист бомбы. Прежде чем спрятаться в окопе, я отчетливо увидел, как полыхнуло рядом с орудием Резниченко, и в тот же миг меня оглушил новый, еще более мощный грохот.

За двумя большими взрывами последовали мелкие. То по нескольку вместе, то в отдельности друг за другом. Я догадался, что это взрывались снаряды нашей же батареи; видимо, бомба угодила в ящики со снарядами.

Когда взрывы прекратились и я высунул голову из окопа, над огневой позицией у орудия Резниченко стоял густой столб дыма и пыли… Я бросился туда и застал там ужасную картину… Бомба прямым попаданием разбила орудие, перевернув его набок и засыпав землей. Рядом зияла большая яма, один край орудийного окопа был разворочен, именно в той его части, где мы хранили запас снарядов.

Резниченко лежал на земле бездыханным. Окровавленный труп заряжающего, казалось, изрублен какой-то машиной. Одного из наводчиков невозможно было узнать, у одного из подносчиков снарядов была оторвана рука, второй же, раненный в живот, истекал кровью. Уцелел лишь наводчик по вертикали, но и тот был страшно оглушен.

Я поручил находившимся со мной бойцам присмотреть за ранеными и убитыми, а сам поспешил к другому орудию. Сейчас вся надежда была лишь на него. Вторая же пара орудий на противоположной высоте бесперебойно стреляла.

Из группы танков, атакующих эти орудия, один танк остановился у подножья высоты, охваченный дымом, Остальные чуть изменили курс и стали обходить холм справа.

Для дальней пары орудий это оказалось крайне выгодным, так как давало возможность бить по танкам сбоку. Но, к сожалению, кроме того танка, они не смогли подбить ни одного, и вражеские машины, миновав высоту, углубились в наш тыл.

В изматывающем ожидании прошло несколько часов.

Было уже далеко за полдень, когда мы заметили двух бойцов, направлявшихся к нам.

В одном я тотчас узнал Фрадкина. Он тащил на плечах огромный котел-термос, в котором разносили горячую пищу. Второй боец нес мешок с хлебом.

Они пришли, молча раздали, вернее, всучили нам в руки еду и стояли, участливо глядя на нас.

А мы, совершенно опустошенные, пораженные происшедшим, слова не могли вымолвить. Но для поддержания сил необходимо было поесть, поэтому мы уселись вокруг единственной пушки и принялись уныло жевать.

Фрадкин даже не присел. Он пошел к братской могиле, где мы похоронили павших товарищей. Он долго стоял возле свежего холма, вглядываясь в написанные на куске фанеры химическим карандашом фамилии.

Первой стояла фамилия его командира Резниченко…

К концу дня прибыл связной из штаба артиллерийской группы и вручил мне приказ Одинцова о срочной передислокации двух оставшихся батарей.

Обеим батареям надлежало занять позиции километрах в четырех от нас и готовиться отразить танковую атаку. Мы должны были любой ценой остановить немцев.

Поскольку это задание явилось нашей главной задачей, я должен был срочно отправиться к двум другим батареям, а здесь оставить своего заместителя.

В сумерки, когда я уже уходил, явился вдруг Фрадкин и попросил у меня разрешения остаться в орудийном расчете. «Положение таково, что и я должен воевать», — сказал он.

Что мне было делать? Людей в расчетах почти не оставалось, я согласился. А наутро началась та кровавая схватка, которая впоследствии стала известна под названием Оборона Красногвардейска.