Любовь поры кровавых дождей

С того дня, как мы зачислили Фрадкина в хозяйственный взвод, он обязательно раз в неделю заглядывал ко мне, чтобы, как он говорил, провести «сеанс красоты»: он меня брил, подстригал волосы, подправлял усы. Бритвы у него были и вправду отличные.

Во время этих визитов он без умолку говорил со мной на различнейшие темы, но о случае с летчиками не обмолвился ни словом. Он рассказал мне об этом лишь после моих настойчивых расспросов. Вот что я от него услышал:

— Я направлялся в ПАХ[5] с мешком за плечами. Гляжу — «кукурузник» летит. Да так низко, едва за макушки деревьев не задевает. И дым от него валит. Ну, понял я, что дело плохо. Пошел он на посадку, только не сумел сесть, запутался в кустарнике и носом в землю зарылся. Минуты две я наблюдал, ждал, что будет. Никто из самолета не вылез. Значит, думаю, ранены летчики, верно, и сознание потеряли. Я бегом к машине и, когда поближе подбежал, увидел: хвост-то уже весь в огне. Схватил я свой мешок, намочил его в ручье, что поблизости протекал. Обвязал голову мокрым мешком и бросился к самолету. Смотрю — и верно, оба летчика без чувств, оба ранены. Я вытащил сперва одного, потом другого и только успел обоих отволочь подальше, раздался взрыв. Вот и все. И у меня, и у раненых сильные ожоги оказались. С большим трудом добрался я до дороги, остановил первую же встречную машину и отвез раненых в госпиталь.

Он брил меня и рассказывал. Рассказывал так просто, будто и не рисковал жизнью, и вообще ничего особенного не совершал.

И о своей работе он скупо рассказывал, хотя была она не из легких. Каждый день колесить по фронтовым дорогам и развозить по нашим подразделениям продукты было и трудно, и опасно. Вражеские истребители охотились за автомашинами, артиллерия же обстреливала нас беспрестанно.

А тем временем в деле обороны Ленинграда происходили большие изменения.

В конце августа был создан Ленинградский фронт, которым с начала сентября командовал Ворошилов, а с 13 сентября — Жуков.

8 сентября немцы взяли Шлиссельбург и начали блокаду Ленинграда. Положение города стало крайне тяжелым.

13 ноября в руках немцев оказалась Гатчина (Красногвардейск). Мы отступили к Пушкину.

И настала пора величайшего испытания…

В то утро нас попросили включить батареи в боевые порядки стрелковых частей. Первая батарея должна была занять позицию на одной из высот. На этом участке фронта не было стрелковых частей, и впереди нас в окопах сидели только подразделения боевого охранения.

Поскольку батареи должны были действовать вместе со стрелковыми частями, штаб дивизиона освобождался от некоторых обязанностей. Я, мой заместитель и начальник штаба разобрались по батареям. Мне досталась первая батарея.

Когда я пришел на ее новую огневую позицию, только начинало светать.

Бойцы рыли орудийные окопы, маскировали их травой и ветвями. Для огневой позиции выбрали холм, с которого открывался отличный обзор всей расстилавшейся перед ним местности. За просторной равниной чернела полоса леса. Оттуда мы и ждали появления врага.

Лишь только рассвело, к нам прибыл командир артиллерийской группы полковник Одинцов.

Я впервые увидел тогда этого сурового и опытного артиллериста. Невысокий, энергичный полковник с маленькими усиками мигом обежал всю позицию и отдал мне приказ: разделить батарею на два огневых взвода, по два орудия в каждом. Один из взводов расположить на старом месте, второй — на ближайшей высоте.

Время не терпело. На старой позиции я оставил с двумя орудиями командира батареи и одного взводного, а другую пару пушек и командира взвода перевел на новую позицию. Поскольку с высоты все лучше просматривалось, я решил тоже остаться с ними.

Уставшие от рытья окопов, не спавшие всю ночь бойцы принялись рыть новые окопы. Они работали так бодро и споро, что через короткое время мы спустили орудия в окопы и замаскировали их.

От нас до старой позиции, где я оставил два орудия, было расстояние около километра. Между нами пролегала низина, по которой протекал ручей.

Низину пересекали две продольные складки. Если бы наш заградительный огонь остановил атакующих нас вражеских солдат, они могли бы залечь в эти складки и укрыться от нашего огня. Это представило бы большую опасность для наших огневых взводов.

Когда окончательно рассвело, я тщательно осмотрел окрестность. Было совершенно очевидно, что, если немцы перейдут в наступление и последуют за своими танками, они атакуют нас именно вдоль ручья.

Видимо, и сам Одинцов считал так. Потому и разделил батарею надвое, поставив по огневому взводу на каждую из этих двух высот.

Только-только я разрешил бойцам передохнуть, как наши разведчики, высланные вперед, передали по телефону сигнал боевой тревоги. Расчеты бросились к орудиям.

Мы напряженно вглядывались в даль, однако ничего подозрительного не замечали. Но вскоре раздался гул мощных моторов.

Не прошло и минуты, как немецкие бомбардировщики «Юнкерс-87», зайдя с тыла, начали пикировать над нами, оглушая всю окрестность ужасающим грохотом.