Любовь Психеи и Купидона

Мы с детских лет к тебе влечемся, Наслажденье.
Жизнь без тебя — что смерть: ничто в ней не манит.
Для всех живых существ ты радостный магнит,
Неодолимое для смертных притяженье.
Лишь соблазненные тобой
Мы трудимся, вступаем в бой.
И воина и полководца
К тебе, услада, сердце рвется.
Муж государственный, король, простой мужик
К тебе стремятся каждый миг.
И если б в нас самих, творцах стихов и песен,
Не возникал напев, который так чудесен,
И властной музыкой своей не чаровал —
Стихов никто бы не слагал.
И слава громкая — высокая награда,
Что победителям дарит олимпиада —
Ты, Наслажденье, ты! Мы знаем: это так,
А радость наших чувств — не мелочь, не пустяк.
Не для тебя ль щедроты Флоры,
Лучи Заката и Авроры,
Помоны яства и вино,
Что добрым Вакхом нам дано,
Луга, ручей в дремучей чаще.
К раздумьям сладостным манящий?
И не тобой ли все искусства рождены?
И девы юные прелестны и нежны
Не для тебя ли, Наслажденье?
Да, в простоте своей я думаю, что тот,
Кто хочет подавить влеченье, —
И в этом радость обретет.
В былое время был поклонником Услады
Мудрейший из мужей Эллады.[78]
Сойди же, дивная, ко мне, под скромный кров —
Ведь он принять тебя готов.
Я музыку люблю, игру и страсть, и книги,
Деревню, город — все, я нахожу во всем
Причину быть твоим рабом.
Мне даже радостны сердечной грусти миги.
Приди, приди! Тебе, быть может, невдомек, —
Надолго ли тебя душа моя призвала?
Столетье полное — вот подходящий срок.
А тридцать лет мне слишком мало.

Полифил кончил читать. Он полагал, что настоящей концовкой его повести послужит гимн наслаждению, который действительно пришелся по вкусу трем его приятелям.

После немногих кратких замечаний о важнейших местах произведения Арист сказал:

— Разве вы не видите, что больше всего наслаждения вам доставили места, где Полифил старался пробудить в вас сострадание?

— То, что вы говорите, бесспорно, — откликнулся Акант, — но я прошу вас также полюбоваться на этот буровато-льняной отлив, этот оттенок Авроры, этот оранжевый и особенно пурпурный колорит, который окружает царя светил.

Действительно, уже давно никто из них не наблюдал такого прекрасного вечера. Солнце воссело в самую блистательную свою колесницу, облачившись в самые великолепные свои одежды.

Оно, казалось, угодить
Хотело дочерям Нерея,[79]
И вот решило заходить
В туманах цветом попестрее.
Менялись краски в облаках:
На самых ярких цветниках
Акант не видывал такого,
Не возникало ничего,
Что дымкой скучной и суровой
Смутило бы восторг его.

Аканту дали возможность не торопясь насладиться последними красотами дня; затем, когда взошла полная луна, наши путешественники и возничий, их доставивший, избрали ее своим проводником.

Лафонтен и его повесть «Любовь Психеи и Купидона»

Жан де Лафонтен (1621–1696) находится на периферии французского классицизма. О «приличиях» он имеет очень слабое представление, понятие «возвышенного» ему чуждо, всякий догматизм и моральный пафос ему претят. Тем не менее Лафонтен многими существеннейшими чертами связан с классицизмом, вместе с Мольером занимая именно благодаря своему вольнодумству в этом сложном и достаточно емком литературном течении крайний левый фланг.