Любовь тигра

Комната была странно убогая — что-то непохоже, чтоб кто-то вообще тут жил! Я огляделся.

Я почувствовал вдруг, что боюсь встретиться с дребезжащим соседом. И то была не неловкость от того, что оказался в чужой квартире, а какой-то более глубокий страх. Когда же он перестанет метаться туда-сюда? Сотрясая стены, грохнула тяжелая дверь. Ушел? Тишина... я почувствовал почти счастье!

Однако — надо все-таки выходить. Неясно — куда (холодок какого-то предчувствия пронесся в душе), но — надо. Не сидеть же всю жизнь в этой убогой комнатке?

Я нажал на белую фанерную дверь. И вышел в узкий коридор, и — снова испугался: я не проходил здесь никогда!

Налево в темном углублении была массивная входная дверь (ей предшествовала другая, менее массивная, между дверьми были полки). Напротив меня стоял высокий старый буфет (я уже слышал его), справа у стены — трельяж (его я тоже слышал). Три зеркала трельяжа были сведены вместе, смотрели друг в друга, словно трое обнявшихся пьяниц. С внешней, деревянной стороны зеркала были обвязаны бумажным перекрученым шпагатом... словно кто-то побеспокоился, чтобы я не увидел себя, и я вдруг почувствовал, что никакая сила не заставит меня размотать этот шпагат и раскрыть зеркала!

Я пошел направо. Туалет был узкий и высокий, с паутиной наверху, и, конечно, ржавым следом струйки по дну унитаза. Над головой нависал старинный железный ящик с висящей круглой белой ручкой. Коридор упирался в крохотное оконце из гофрированных толстых стекол, на которых ломался яркий внешний свет. Слева была закрытая белая дверь (я попробовал ее толкнуть), справа — приоткрытая дверь в нищую кухню: с побеленными столиками, с алюминиевыми тусклыми кастрюлями на полках под потолком. Все было вполне реально, кроме самого главного — где я? И — что я? Идея какой-то безумной пьянки, в результате которой я оказался неизвестно где и не помню ничего, все больше рассеивалась... и уже поднималось в сознании что-то другое... чего я никак не хотел — и почему-то не мог — осознать. Но двигаться к этой пропасти приходилось... вот, например, на мне байковый домашний костюм... что это значит? И нет ни одного кармана — в которых всегда бывает разный мусор, помогающий вспомнить... Ничего!

Я уже чувствовал, что меня ждет что-то важное... самое важное из всего, что бывает.

Скрипя некрашеными продольными половицами, я подошел к выходной двери... да уж — нечего тут больше томиться, ясно, что убогая эта квартирка — просто так, а главное и самое важное — впереди... и нечего малодушно тянуть! Я стал вертеть массивные запоры... какого черта они еще упираются, изображают нежелание... ведь никому же не надо, чтоб я оставался тут — мне надо выйти... так какого же черта?! Вот так-то лучше! Я сдвинул массивную, вроде как чугунную дверь, и сразу сердце оборвалось: потертая каменная лестница уходила вниз почти вертикально, очень медленно, почти незаметно, завиваясь в спираль.

Ну и что? — чуть спустя подумал я. — А кто сказал, что тебя ждут уютные лестницы? Хорошо, что хоть какая-то есть.

Я чуть было не похлопал себя по карманам — взял ли ключ? — но сразу осознал нелепость этого жеста, и просто тщательно притворил дверь. Явно — не для того я оказался в этой квартире, чтобы еще возвращаться сюда. Зачем? Возвращаться я теперь вообще никуда не буду! — с холодом на душе, неясно, но неотвратимо почувствовал я.

Моя большая и, я надеюсь, хорошая жизнь почему-то исчезла без следа, осталась только эта, малая!.. так стоит ли при таком отчаянии столь тщательно нащупывать крутые ступеньки, не прогрохотать ли по ним затылком и не покончить со всем?!.. но, тем не менее, я лез вниз осторожно.

Наконец, я оказался в темном низу, и почему-то испугавшись этой темноты, торопливо ударил в то место, где должна же быть дверь! И она заскрипела, оказавшись маленькой и низкой, и я вышел на тусклый свет. Он был таким потому, что двор оказался очень узкий и высокий — свет почти не проникал в него. Посреди двора вздымался белый толстый цилиндр с черными решетками в верхней части... какая-то подземная вентиляция, что ли? Имеет ли это сооруженье какой-то смысл? Впрочем — кто сказал, что все теперь должно связываться каким-то смыслом? Кто должен организовывать это? Бог? Раньше я сам как-то связывал все, но теперь меня нет, и нет никакой ясности — неужто теперь впереди лишь бессвязность, необъяснимость, полное отсутствие смысла, способного хоть как-то приподнять дух? Так, наверное, теперь и будет — кто, собственно, должен обо мне заботиться, меня развлекать? Нет такого!

Так что — иди не иди... Но почему-то духу более свойственно двигаться, чем стоять — двигаться, неизвестно зачем и куда, как это было и при жизни — та же привычка пришла и сюда...

Как все-таки быстро я определился в новом своем положении, хотя никакой логикой, никакими конкретностями его не объяснишь — но я словно откуда-то знал про это, что тут и будет именно так.