Любовь тигра

Я встаю и иду в последнюю комнату... потому последнюю, что больше двери в ней нет! Но есть окно! Я бросаюсь к нему. И оказываюсь на огромной высоте. Уходит длинная улица скучных домов, пустое, пыльное лето. Господи, — с отчаянием смотрю я туда, — неужели я ничего больше не заслужил, неужто только это мне полагается на прощанье? Слезы щиплют глаза изнутри... Ну, нет уж — не буду скулить. Ведь это мой последний отпечаток! Я успокаиваюсь, выпрямляюсь. Тучи в конце улицы набираются, темнеют, и вот, наконец, там хлынул дождь — и оттуда сюда, на солнце, выкатился мокрый, сверкающий грузовик. Он исчез внизу, подо мной. Потом прилетела тьма.

ОСТРОВ РАЙ (Повесть)

Какие темные пространства теперь меня окружают! Уже полтора часа тьмы, холода, пустоты — и все это в городе, который считается одной из блистающих столиц мира! Где все это? Может, и существует где-то, а здесь лишь пустота, с каждым открыванием автобусной двери все более черная, непроглядная.

Да, далеко разводит жизнь когда-то самых близких друзей! Глухой его голос по телефону, монотонное перечисление автобусов и пересадок, уклончивый уход от вопроса, для чего мне ехать к нему. И это все, что имеется за последние восемь лет!

Как далеко, оказывается, уходит пустота... Стрельбищенский пустырь, пустырь братьев Гусятниковых (пересадка, полная пустота). Что такого плохого сделали эти братья, за что их именем окрестили столь пустынное, зловещее место? На пустыре этом я провел, наверное, самые унылые полчаса своей жизни, окруженный тьмой и холодом, возле единственного сооружения в этой пустоте — железной трубы, воткнутой как бы осью плоско лежащего грязного автобусного колеса. Наверху этой унылой ржавой трубы скрипела на ветру деревянная таблица со множеством замазанных автобусных номеров, и двумя незамазанными — двести шестым, на котором я и прибыл сюда, и двести одиннадцатым, на котором я должен был следовать дальше. Когда первый (точнее, двести шестой) скрылся во тьме, сердце мое испуганно прыгнуло: зря слез! Ведь явно не может быть, чтобы еще какой-то автобус заехал сюда, где абсолютно ничего нет. Вывеска тоскливо скрипела, ее тоску вполне можно было понять: висеть, причем явно до самого конца здесь, где даже домика не маячило на горизонте!

Вдруг удивительно медленно и бесшумно приблизился темный автобус, объехал вокруг меня и неподвижно застыл. Я долго вглядывался в него, и сердце вдруг снова екнуло: в кабине не было водителя!

— Ну все, хватит! Еще будем дешевую мистику тут разводить! — мысленно рявкнул я на себя и, храбрясь, подошел к автобусу. Водитель тихо спал на приборном щитке. Вот так! Я почему-то гордо огляделся.

Водитель — бородатый, ясноглазый, выспавшийся, поднял голову, улыбаясь, зевнул. С шипением открылись дверцы. Клейкая дерматиновая духота, бодрый запах бензина. Мы медленно тронулись. Все вокруг было так же безнадежно — кроме шофера.

— ...Улочка Закарпатская!

...Да, надо быть большим оптимистом, чтобы назвать это «улочкой»!

— ... Следующая... улочка Тухачевского!

Ах вот она где, эта «улочка», за которую мы совсем недавно с таким отчаянием боролись: нам казалось, что мы восстанавливаем справедливость, поднимаем невинно погибшего, провозглашаем новую жизнь. Оказалось — все зря: он такой же палач, и ряды их уходят в бесконечность! «Подавляя крестьянские волнения»... Теперь-то мы знаем, что это значит!.. И «улочка» соответствующая: тихая, мертвая... после подавления всяких волнений!

— Сы-ледующая остановочка... Черный затончик!

...Согласно полученной инструкции, мне выходить. Мой жизнерадостный Вергилий, проводник по аду, укатил. Вот так «затончик»! Тьма вокруг, насколько охватывает глаз! Наверное — это все-таки вода: поднимается призрачный пар, но не сплошной, а какими-то столбами.

— Там что... паром какой-то, что ли, будет?! — помню, как, напрягая голос, кричал я в телефон, пытаясь хоть как-то оживить мертвый голос Егора.

— Паром... — то ли утвердительно, то ли вопросительно произнес он, и пошли гудки.

Так что — как преодолевать это пространство, он не сказал. Душа, уже привыкшая к сверхусилиям, заметалась по берегу. Лодка? Плот?.. Если надо, и так переплывем! Мы могем. Мы все могем — кроме того, чтобы все сделать хорошо. Суть нашей жизни — постоянное напряжение. Вот — водное пространство, и абсолютно никого нету, кто бы объяснил, как двигаться дальше... тьфу на тебя, жри пустоту... вот так!.. только в тускло освещенной будке стоит согнутая старуха в черном и плачет в трубку: «...Это такая авантюристка! Как в деревне бросала меня со своими детьми, так и тут бросает. Знаю уж — теперь только вымыться и придет. Чувствую — надо мне от нее отвыкать!»

И все веселье!.. все, что мы имеем на настоящий момент. Может, что-то и было в прошлом, но впереди — вот! Свалка! Всю свою сознательную инженерную жизнь после окончания строительного института я положил на один проект: «Помойка серии Б». Ну и что? — я с тоской огляделся. — Тут нигде даже серией А не пахнет, не то что Б. Просто хаос! На что ушла жизнь?