Любовь тигра

Потом я разыскал в нафталинном шкафу изящно-плетеную изогнутую выбивалку, и по пустому воскресному переулку понеслись гулкие хлопки — по дороге ткань уже успела пропылиться! Потом я каждое почти утро выколачивал его, любовался отливом — и многие годы потом отрез этот был основным дисциплинирующим моментом, главным стержнем в нашей жизни. Например, если кто-нибудь из нас выходил, опьяненный, из задней комнаты чьей-то квартиры с застенчиво-нагло улыбающейся красоткой и говорил, что собирается, например, немедленно умчаться с ней в Таллинн — то другой, скорбно поджав губы, произносил сухо: «А отрез?» И тут же, холодно простившись с девицей, мы спешили домой: «Как там, не случилось ли что-нибудь с нашим отрезом?» — еще только свернув за угол, мы сразу задирали вверх наши головы: как он там, наш драгоценный и любимый? Мы почему-то никогда не убирали его с балкона в шкаф, он маячил нам сверху постоянно, и в дождь и в мороз. Вбежав в квартиру, мы тут же начинали его лихорадочно выбивать — примерно через месяц после его появленья нам удалось справить и вторую выбивалку.

Мы колотили по нему, оставались темные витые отпечатки выбивалок, огорченно цокали языками, вглядываясь сбоку, по свету солнца, долго лупили снова, и достигнув стерильности, любовались отливом.

— Да... славное сукнецо! — восторженно произносил кто-нибудь из нас.

Долго он вел нас за собой, как знамя, долго мы спорили с Егором, что будем шить из него: добротный общий костюм типа «тройка», или сразу уж замахнуться на пальто? Во многом мы отказывали тогда себе, часто вставали из-за пиршественного стола, хотя и был, не скрою, соблазн заказать пятнадцатую бутылочку... Но — нет, нет и нет! Обычные в народе слова: «отказаться наотрез» — имели более глубинный, не понятный простым смертным смысл. Долго не могли мы решить, что же нам из него пошить: любой замысел казался ничтожным по сравнению с самим отрезом... Но однажды, с привычной присказкой: «Славное сукнецо!» — мы замахнулись на него нашими выбивалками, и вдруг отрез, схваченный порывом ветра, переливаясь по-прежнему перламутром, поднялся и полетел. Он поднимался все выше. В отчаянии мы застыли с нашими выбивалками в руках... А какие из него могли выйти жилетки, жакеты, утепленные шорты, в конце-концов!

Вспомнив эту драму, я захохотал: от себя, кажется, и сюда не спрячешься — но захохотал абсолютно беззвучно, мозгом — в этой тьме никаких звуков никогда не бывало.

— Ну, не скажи! — вдруг нагло, как ненужная станция в радиоприемнике, произнес кто-то. Голос откуда-то знакомый... совсем, вроде, недавно его вспоминал!

По всем имеющимся у меня сведениям, я должен был уже начинать общаться с ангелами — это, стало быть, первый ангел?

— А что такое — об чем речь? — на всякий случай осторожно отозвался я.

— Да — дружок этот, про которого ты тут гутаришь (гутарю?)... неслабых тебе подлянок накидал!

— Что такое? — слегка искусственно возмутился я. — О каких таких подлянках идет речь?

...А тут, оказывается, неплохо — во всяком случае, довольно интересный разговор.

— Будто не знаешь, — ответ ангела, — и с отрезом этим, про который ты тут нес... будто не знаешь, что отрез этот твой был, на твои бабки куплен и ты специально оттягивал, не шил — чтоб дружка своего не огорчать... А он будто и не понимал, вместе с тобой духарился!

— Ну неужели не понимаешь ты, — мысленно вскричал я, — что духариться тогда гораздо интереснее было, чем в душном костюме ходить?!

Ангел в ответ промолчал, но бывает такое молчание, которое красноречивее всяких слов. «Ну — если за дурочку меня считаешь, можем совсем не разговаривать!» — так или приблизительно так можно было перевести это молчание.

— Что ты понимаешь в тех годах? — послал я уже примирительный сигнал, но ответом была та же глухая тишина.

Ну вот... единственного ангела спугнул, который, как умел, здесь меня встречал! И снова глухо.

Насчет Егора этот ангел бескрылый, может, и прав, но только частично. Зла, или, как выражается новый мой знакомый, — «подлянок» — он мне не делал никогда, во всяком случае — сознательно. Он просто шел, как считал правильным, а кто уж там ему попадался... Так, впрочем, живут и все, ни о каких таких «подлянках» не помышляя, а делая лишь то, что им приказывает их организм. При этом, ясное дело, все считают, что борются за истину. А дальше уж все зависит от баланса ума...

Вот — пример: скучая, сидим мы с ним в кафе, и вдруг он оживает, в нем, как пружина, заводится сюжет: оказывается, что сосед по столу, который недавно совсем сидел с нами, оставил на скатерти кошелек. Егор делает стойку. Плевать ему уже на тот важный, болезненый разговор, который нам следовало тут провести, плевать на те тонкие дела, которые я планировал с ним на этот вечер... Кошелек! Стан его выпрямляется, глаза сверкают. Он мгновенно выбегает на мороз — соседа нашего, естественно, не находит — но возвращается разрумянившийся, еще более возбужденный.

— Ну ладно... бог с ним, — я пытаюсь еще вырулить на прежний маршрут. — Бог с ним... отдадим официантке. Пойдем скорей — нас в больнице ждут.