Любовь тигра

Было это в «прогрессивное» время, когда борода была признаком каждого уважающего себя демократа. «Без бороды — прямо как без рук!» — возбужденно говорил тогда Егор... Так, по ходу борьбы за демократию, это все вроде и произошло... стоит ли придавать значение житейским мелочам в такое время?!

Но та прогулка навечно оставалась во мне... многие годы уже спустя, приезжая в Дом творчества пожилых писателей, я все не мог никак понять: почему так меня волнует ржавый матрас, поставленный внаклон возле кочегарки (через сетку его просеивали уголь). Так и не смог я понять тогда этого, но только почему-то всегда, выходя на прогулку после трудов над листом бумаги, сворачивал не направо, к роскошным соснам, а влево, к бакам с отходами, а потом к кочегарке, где рыжел ржавый железный матрас.

И только тут, уже в конце, я понял, почему этот матрас меня взволновал: воспоминанием о той нашей прогулке!

Оказывается, не поздно делать крупные научные открытия еще и здесь!

Егор, конечно, в этой истории стоúт нехорошо... но все же именно к нему я так быстро сейчас понесся — он единственный из всех, кого я знаю, может помнить ее. Разумеется, он имеет на нашу встречу какие-то свои хитрые планы, снова — и тут! — рассчитывает обвести меня вокруг пальца, как это было уже сотни раз... но разве трудно обойти вокруг пальца, если человеку это приятно? Тем более, если это твой друг?

Вновь после долгой тьмы стали мелькать яркие цифры — пульсировать: 12... 12... 12... Наверное, это какой-то сигнал, что-то он означает... но что?.. для начала не худо бы успокоиться... Ну что тут у вас показывают еще? Давайте!

Ладно, — угомонил я себя. — Ты не в комиссионном магазине. Что это означает — «давайте»? Угомонись!

Но если уж и тут пошла склока, то должен сказать, что насчет «подлянок», которых мне Егор якобы «накидал» (цитирую Ангела) — то тут надо еще тщательно разобраться... «подкузьмил-то» он, скорее всего, себя. В какой-то момент мода на него вдруг прошла. Егор утверждал, что всем шедеврам он диагнозы уже поставил (даже определил сап у коня Алеши Поповича) — а новых шедевров что-то не появилось... Может, они и появились, только он презрительно называл их мазней. Наверно — просто иссяк его потенциал? Первый признак маразма — когда кто-то начинает бурчать, что прежде было гораздо лучше настоящего. Короче — когда мы отчасти случайно вместе с Егором оказались в городе-спруте Нью-Йорке (он-то далеко уже не в первый раз), именно в этот раз он оказался на полной мели, ни в какие музеи его больше не приглашали, да никто и не знал, что он прилетел. А как мы с ним прилетели сюда — об этой истории позже. Но мель, на которой мы очутились, была, впрочем, довольно уютной, особенно в сравнении с нашими, российскими мелями, расположенными, как правило, на краю пропасти. А тут жили мы на крыше небоскреба, такая сараюшка стояла. Курочки, огородик — все свое!

Иногда засмотришься, подремывая в шезлонге, как курочка по зернышку клюет, и вдруг покажется тебе, что ты где-нибудь в Кавголово на даче, которую мы снимали у старика Халилыча, зимой для катания на лыжах, а летом для совершенно иных целей... Но потом — поднимешься с хрустом с сиденья, и закачаешься: ч-черт, какая бездна перед тобой, а из бездны этой торчат гигантские зубы: плоский небоскреб Пан-Американ, остренький Крайслер-билдинг, как бы с форсункой вместо пика, Эмпайр-стейт-билдинг, бывший гигант, и вдали уже, «на самом краешке земли», два самых высоких «пенала» — Торговый центр.

Впрочем, Егор уже ненавидел все это, и курам своим запрещал туда смотреть!

Но и действительно — голова кружилась... а тут уютно, тепло. Поленница дров, желтые опилки, застрявшие в паутине под верстаком, пружинистая землица, плюгавая травка, лиловые «граммофончики», взбирающиеся по сараю... уютнейшие воспоминания: даже не о своей жизни, а о предыдущей. Вот, оказывается, вспоминаю откуда-то, как курица пьет: закидывает голову, прикрывает глаза, и перья на шее заходят между перьями, как пальцы между пальцами... обернешься случайно и вздрогнешь — океан, бездна! — и снова смотришь на курочек, на растения. Вспоминаешь — откуда все помнишь?! — запах горячей шершаво-колючей помидорной ботвы... потом вдруг прилетает драный воробей — не скажешь, что американец!

Ниже, на сто этажей вниз, шла какая-то банковская суперконтора — но жили мы с Егором практически независимо — иногда только жаловались снизу, что мы заливаем их, поливая огород — и то без скандалов, просто присылали корректные телефаксы — в сарае у нас стоял телефакс... Но в принципе — никакой связи с действительностью, даже не спускались фактически никогда...

— Што ты, што ты! — озираясь шептал Егор. — Ты што — корейцев не знаешь?

— ...Корейцев? А зачем?

— Дурочку валяешь? Не знаешь будто, что корейская мафия всю торговлю овощами подчинила себе?

— Ну и што?

— Как «ну и што»? У меня тут томаты, кабачки, огурчики... все свое.

— А-а-а... так ты думаешь, что подрываешь их могущество?

— А ты как думал? — прошептал он. — Они никого не терпят, всех убивают.