Последствия моей капитуляции начали проступать очень скоро, можно сказать, я сам спустил свои вымпела... и взгляды жаждущих отвернулись туда, где новые флаги трепетали на ветру... и трофеев мне, естественно, ждать не приходилось. Для начала уплыла от меня квартирка на Невском, в которой скончалась не так давно знаменитая поэтесса серебряного века, и в которую должен был въехать на волне прогресса я... сорвалось! А что же ты хочешь? Надо двигаться — а не останавливаться! Сначала уже вроде решенное это дело ушло на какое-то обсуждение... оттяжка... потом еще... все ясно: я давно уже знал, как и за что приходит удача... а кому нужен человек, который в нужную минуту не может провести нужную границу между эротикой и сексом? Гнать таких поганой метлой! В квартирном вопросе началась глухая пора, ответы начальников по телефону были все более туманными и загадочными... лишь по газетным статьям, по взлетам−падениям политики я гадал, как щепка в волнах, о моей злосчастной судьбе. Все медленно, мучительно тянулось — и однажды я вдруг почему-то почувствовал, что все кончено. Понял я это так: совершенно случайно я встретил на улице своего очень давнего знакомого (даже не друга) — но по страстности, с которой я впился в него, по напору, с которым я тащил его из одной распивочной в другую — я понял, что
Я уже знал — верней, чувствовал тогда — что тревога, беда обязательно обозначаются и какой-то конкретной деталью, чаще всего — странным исчезновением каких-то предметов. Я метнулся к гвоздику... Точно! Гвоздик сиротливо торчал — а моих черных пластмассовых часиков на нем не было! Я замер... надо было быть совсем уж тупым, чтобы не понять этого сигнала из темной бездны, куда в конце концов проваливается все!
Понять не трудно... но я тогда не хотел ничего понимать! Выпив все, что имелось в доме, включая компот, я рванул на улицу и уже примерно через час бился, «как об Ленина темный класс», в двери модного ресторана. В более спокойный день я бы показал швейцару трешку, или проник бы через черный ход... но сейчас мне непременно хотелось победить! Тем более, что надменная харя швейцара за дверью была в этот день особенно надменной, а пьяные рожи, сыто хохочущие над моими усилиями (тоже за стеклом), были невыносимы! Сначала с треском отлетела с моей стороны медная плавно изогнутая ручка (смех сразу прекратился, все оцепенели), потом со звоном и осколками стекла внутри появилась одна моя рука, потом другая... потом я, весь страшный, окровавленный, влез внутрь и кровавыми руками схватил за горло самого смеющегося.
Вскоре прибыла милиция, но тут я уже был почти рад — я был, в общем-то, доволен, сделал все, что хотел... в машине я радостно дал милиционерам забинтовать мои раны: в отделении шел ремонт, в котором я принял деятельное участие. Отдохнул нормально.
— ...К следователю? Комната четырнадцать? Отлично!
Я взлетел по лестнице, пошел, поглядывая на двери, распахнул нужную дверь — и зажмурился. Комната была залита ярчайшим солнцем, всюду на подставках светились красные цветы, а за столом, хитро улыбаясь, сидела она.
— ...Вы следователь?
— Я секретарь.
— Отлично!
Не помню совершенно разбирательства дела, не помню и следователя — помню другое... на том же напоре, который еще не кончился, мы поехали с ней. В ту же ночь мы оказались в их общежитии офицерского типа, на девятнадцатом этаже.
— А где муж?
— А! — она махнула ручкой.
Оказывается, на ночных учениях: сегодня как раз нулевая фаза луны, низкая облачность — самое то, что им нужно. В абсолютной тьме, оказывается, каждый должен был отвечать за себя, а каждого другого принимать за врага, и в качестве трофея отрывать уши.
— Каждый раз буквально дрожу, что без уха придет!
— ...Тс-с! Тс-с! Тс-с-с-с! — только шептала всю ночь.
Потом вдруг перед рассветом раздалось какое-то шарканье, прямо в комнате: ши-ши! ши-ши!
Что это? Свесившись, посмотрел под кроватью, заглянул под стол... Что это? Совсем где-то рядом! Ши-ши!
Потом вдруг в окне, заклеенном туманом, появилась голова в военной фуражке! Муж? Потом вдруг вторая с ней появилась, тоже с затылка. Что они там делают? Летают, что ли?