Любовь в прямом эфире (СИ)

Несмотря на то, что мы с мамой переехали к папе в трешку, я часто гостила у своих родных бабушки и дедушки. Проснувшись однажды утром, я услышала приглушенные голоса, доносившиеся из кухни. Вкусно пахло горячими блинами и я осторожно, на цыпочках подошла к двери. Любопытство меня и сгубило.

— Зря я сказала Наташе, что видела Сергея. Она в лице сразу поменялась, — сокрушалась баба.

— Хотела, как лучше, — вздохнул дед.

— Да куда уж! Глаза б мои его не видели. Сам ведь стоял, не знал куда себя деть. В коляску вцепился, взгляд потупил. Я подошла, спросила: “Кто у тебя?” А он мне: “Дочка”. Я только головой покачала и говорю: “А Софушке уже десять лет. Не хочешь на старшую дочь посмотреть?”

— Ох, Аллочка-Аллочка! — в щелочку увидела, как дедушка встал, открыл форточку и закурил. — Обидно! И за Наташу, и за Сонечку. Особенно за Сонечку. Мы ей всю жизнь говорили, что папа умер, а он еще нас всех переживет.

Я, как мышка, прошмыгнула в комнату, свернулась клубочком и заплакала, понимая, что меня обманули и мой папа жив. Просто я ему не нужна.

Тогда я никому ничего не сказала. Горькую правду я узнала лет в двадцать два, после смерти дедушки. В первые годы жизни именно он заменил мне папу и до последних дней называл доченькой. И в самые темные времена, в мое тринадцатое лето, дедушка был со мной, как и другие мои близкие. Он был такой трогательный в своей заботе и любви, что после его скоропостижного ухода, мое сердце еще очень долго ныло.

У меня, наконец, хватило сил и смелости прижать маму с бабушкой и потребовать рассказать правду. Всю без утайки.

Оказалось, в двадцать один мама вышла за моего родного отца, с которым училась в педагогическом институте. Год они прожили на квартире, а потом красавец-мужчина помахал ей ручкой и ушел в закат, сказав, что полюбил другую, то есть мамину подругу. Мама очень страдала и только после развода поняла, что беременна. Она, конечно, рассказала об этом бывшему мужу, на что он ответил: “Мы уже не живем вместе, это не мой ребенок”. Вот так мама со мной под сердцем вернулась в родительский дом, а через несколько месяцев свидетельстве о рождении меня записали как Софью Ивановну Смирнову.

Вынырнув из воспоминаний, протираю ладонью влажную щеку. Дико злюсь на себя за то, что спустя столько лет меня колотит от одного упоминания об этом человеке. Будто мне других проблем мало! Вымещаю злость на посуде, которую с грохотом убираю в шкафчик. Хозяйка из меня так себе, но порядок я очень люблю. Кеша прибегает из другой комнаты и прыгает на стол.

— Мя-я-яу! — недовольно кричит он.

Сидит, склонив голову на бок. Ушами шевелит, хвостом виляет и и смотрит на меня так снисходительно, как на умалишенную.

— Мя-я-я-я-я-я-я-яу! — ворчит, будто хочет сказать: “Чего раскудахталась, дура?”

— Ой, все, Кеша, выйди вон, не доводи мать до греха! — острый нож в руке опасно сверкнул.

Бросив на прощание короткое “Мяу” — мол, "Че, ПМС у тебя что ли?", Иннокентий ретируется. Но тут как тут возникает новая напасть — звонок в дверь. Кого еще нелегкая принесла в одиннадцать вечера?

Иду в прихожую, смотрю в глазок и замираю, забыв, как дышать, потому что в подъезде стоит злой и страшный серый волк по имени Лев.

Глава 9

— Что тебе надо? — спрашиваю Льва через дверь.

— Поговорить, — отвечает он уверенно. — Много вопросов накопилось.

— К кому? Ко мне? — усмехаюсь я. — Тебе не кажется, что ты не в том положении, чтобы задавать вопросы? И вообще, я уже собиралась ложиться спать. И я, — прикусываю до боли щеку, — не одна вообще-то.

Ну правда же, не одна. А Кеша Льва не знает, поэтому начнет шипеть, гадить, может, даже поцарапает. Он у меня жуткий собственник, хоть и самец-молодец.

Недолгую тишину разрушает громкий стук в дверь.

— Соня, открывай, или я тут такой шум подниму, что соседи выбегут.

— Это угроза? — огрызаюсь я.

— Это предупреждение, — рычит Лев. — Поговорим и я уйду.

Если Льву взбредет что-то в голову, он ведь так и сделает. А моя соседка по площадке — та самая Эльвира Вениаминовна — та еще ведьма. Чуть что не по нраву, сразу полицию вызывает. Весь подъезд уже против себя настроила.

Обреченно вздохнув, поворачиваю замок, открываю дверь и тут же натыкаюсь на взбешенный взгляд Левы. Быстро скольжу взором по еле заметным морщинам в уголках глаз, его тонким, как нить губам (значит, злой), мощной шее и кадыку, широким плечами и вздымающейся груди. Столько лет прошло, а он все также хорош. А я все также его ненавижу.

— Ну? Чё надо?

Делает шаг навстречу, оказывается непозволительно близко и я чуть задираю голову.

— Ты правда не одна? — подозрительно щурится.

— Правда. Я теперь живу не одна.

— Оператора все-таки домой привела? — цедит сквозь зубы.

— А если и так, то что? Какое тебе дело, кого я вожу домой? Ты же тоже не монах, как я вижу. Не рукоблудствуешь.

— Софья, — ноздри у зверя раздуваются от гнева.

— Что Софья? Или ты думал, я тебе восемь лет буду верность хранить? Так вот открою тебе тайну, Лев Николаевич. Ты не единственный мужчина на Земле.

Внезапно в спальне что-то громко падает. Слышны возня, шуршание и недовольный вопль питомца.