Любовь в ритме танго

— Но Хайме не вернулся, — сказала она наконец. — Он не мог вернуться, конечно, потому что был мертв. Мне было тридцать лет, тридцать один, тридцать два… Он был мертв. Тридцать пять лет протянулись для меня как век.

Солита не противилась желанию быть с мужчиной, да ей и не хотелось сопротивляться. Однажды в погожий майский полдень 1941 года по дороге в школу она почувствовала, что жакет явно лишний, и сняла его, позабыв о важности этой вещи. Солнце грело обнаженные руки девушки, теплый ветерок нежно обдувал ноги, проникая под плотный панцирь ее толстых черных чулок. Солита дрожала от страха и улыбалась, боясь своих желаний и того, что о ней могут подумать люди. Она долго была одна и ни о ком не думала, а теперь в ней опять проснулись желания. Солите было хорошо в своем молодом теле, но, может, причиной этому была весна…

— Если бы я только могла увидеть его тело, похоронить в тихом месте, убрать могилу и посадить цветы — все стало бы иначе. Все бы изменилось. Понимаешь? Для человека так важно прийти на могилу, чтобы поплакать. Каждый раз, когда я читала его имя на каком-нибудь листке или записке, заложенной в книге, или карточке, каждый раз, когда находила нечто такое, чувствовала, будто кто-то хватает меня и тянет изо всех сил вниз, целиком сдирая с меня кожу, с корнем вырывает гортань, разрывает мое тело на части. Мне стало бы намного легче, если бы я смогла найти Хайме и похоронить, тогда я попросила бы выгравировать на самом твердом камне его имя…

Весна закончилась, наступило жаркое лето. Город лежал в руинах, все стали бедняками, единственной роскошью была тень и холодная вода, капающая из какого-нибудь крана. Тогда моему отцу было два года, он плохо говорил, вел себя плохо, но был прелестным ребенком. Его братья жестоко над ним подшучивали: спрашивали, не хочет ли он банан, пирожное или шоколад, на что он отвечал, что хочет, хотя никогда не пробовал ничего из всего этого. Хайме не был мягким и заласканным неженкой, он был рано повзрослевшим мальчиком, который отгородился от других людей прежде, чем ему исполнилось шесть лет. Он всегда отвечал одно и то же: «Богачом», когда кто-либо спрашивал его, кем он хотел бы быть, когда вырастет. В то время профессор Маркес сошлась с мужчиной, тоже вдовцом, но сразу же поняла, что Бог повернулся к ней спиной, как всегда.

— Твой отец всегда сильно влиял на мои решения. Может быть, потому что его звали так же, как твоего деда. Имя деда продолжало существовать в мире, поэтому случилось кое-что невероятное. Вначале все было так же, как у всех, но потом он начал получать письма, а ведь маленькие дети не получают писем… Я стала вынимать из ящика эти письма. Однажды он вернулся раньше и, увидев это, не забрал письма, адресованные ему, из моих рук, но сказал, чтобы я прекратила это делать, что мне должно быть стыдно…

— Он никогда не простил меня, даже не пытался понять. С другими было иначе, потому что они были старше и, следовательно, более ответственны или менее злопамятны. Они лучше понимали положение вещей… Мы жили очень плохо, когда Хайме был совсем маленьким, тогда он только и умел, что есть и спать, зато старшим повезло больше, они знали своего отца…

Воспоминание о том вдовце заставило бабушку горько усмехнуться. Она не считала себя неверной, вероломной обманщицей. Она чувствовала себя пустой и навсегда приговоренной к одиночеству. Они больше не говорили друг с другом. Годом позже другой мужчина попытался стать для нее родным. Он был таксистом и жил в Лавапьес, его родным языком был уличный жаргон, который был и ей родным до того, как она вышла замуж; он развлекал ее и сумел обольстить. Он не торопился. Он был женат. Его звали Маурисио.

— Он был очень… приятный.

Как ванильное мороженое или развлекательный фильм, или любовный роман, который хорошо заканчивается, приятный, как вальс Штрауса, таким был Маурисио, и таким было все, что исходило от него. Она боялась, что любовь, которая случилась однажды, придет к ней снова, она боялась и желала ее одновременно. Но она никогда об этом не говорила, не могла найти нужные слова, в ее голове вертелись синонимы к слову «приятный» — от слова «симпатичный» до слова «очаровательный».

— Поэтому я не могла выйти замуж ни за кого из них. Понимаешь? Но твой отец говорил мне об этом все время, он даже повышал голос, с полным нравом считал, что может требовать от меня: «Выходи замуж, мама», — говорил он мне, — «почему ты не выходишь замуж? Выходи замуж или прекрати все это». Но он должен был понять, что я никогда бы их не полюбила, я не любила, да и не могла это сделать, ведь почти все они тогда были женаты.

Бабушка не могла догадаться, что мотивы поведения ее сына кроются во многих вещах — от классической сыновней ревности до мучительного желания иметь отца, быть не хуже других. Отец оставался для него неизвестным, он знал о нем только по ее рассказам, больше похожим на анекдоты. Бабушке всегда казалось, что она не смогла стать ему хорошей матерью.