Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

Здесь речь идет уже не только о разнице в темпераментах, но и разнице в социальных ролях, в семейных обязанностях. И удивительно, что Толстой этого не понимает. В воспоминаниях Натальи Васильевны есть глава под названием «Миноги». Сюжет ее прост: Наталья едет из Детского Села, где живет в то время все семья, в Ленинград с огромным списком поручений. Ей нужно заехать в одну редакцию и в другую, чтобы получить (а вернее, «выбить» гонорар), зайти в фининспектору и добиться отсрочки уплаты налогов, купить мелочи, необходимые в загородном быту. Но главное – купить вина и миног, для дружеской пирушки, которая назначена на этот же вечер. Миног на ближайшем рынке не оказывается, но Наталья знает, что Алексей звал своих гостей именно «на миног», и если их не будет, это очень его расстроит. Пометавшись по всему городу, она, наконец, находит деликатес, на радостях скупает всех миног, что были в продаже и нагруженная покупками, в том числе и полудюжиной бутылок вина, спешит на поезд. Но уже на вокзале ее попытались ограбить, деньги не отняли, но уронили в грязь, одна из бутылок разбилась, миноги раскатились по мостовой. Пока Наталья собирала их, она опоздала на поезд, и теперь ей нужно ждать еще два часа. Мокрая и несчастная, она идет в станционный буфет, выясняет, что там есть только селедка, а чтобы получить ложку, нужно отдать в залог паспорт.

«– Это что еще за новость?

– Не новость, а воровство, – сказал официант нравоучительно, – надо сознательность иметь, гражданка.

Я дала ему паспорт, а в обмен он принес мне сильно помятую оловянную ложку. Есть селедку оловянной ложкой было очень противно с непривычки и как-то унизительно. Но я ела и думала о том, какая я несчастная, вконец замотанная женщина. А главное, дома никто не оценит моих героических усилий с миногами и даже не заметит их.

Для чего я стараюсь? Конечно, за столом будут пить мое здоровье; Алеша первый подымет тост за Бубу {Еще одно «домашнее» имя Натальи Васильевны. – Е. П.} самоотверженную, и все его шумно подхватят. Миноги будут скользить по пьяным глоткам, как по маслу. Нет, это не стоит затраты сил. Я устала».

В довершение всего, поезд оказывается битком набит гостями Толстого, теми самыми, которых он пригласил «на миног», и смущенной Наталье приходится отворачиваться к окну, чтобы ее не узнали – она понимает, что ее несчастный вид нарушит всю атмосферу праздника. Но когда ужин удался, Алексей Николаевич поднял тост «за Бубу героическую», потом пьяный и «трогательно добрый и кроткий» дал уложить себя на диване в кабинете, и Наталья Васильевна понемногу успокаивается. В конце концов Толстой давно сказал ей, что она – женщина-синица, которая самоотверженно вьет гнездо и находит именно в этом свое альтруистическое счастье.

Теперь приходит время для горьких вопросов: «Я спрашивала себя: – если притупляется с годами жажда физического насыщения, где же все остальное? Где эта готика любви, которую мы с упорством маниаков громадим столько лет? Неужели все рухнуло, все строилось на песке? Я спрашивала в тоске:

– Скажи, куда же все девалось?

Он отвечал устало и цинично:

– А черт его знает, куда все девается. Почем я знаю?»

И как это свойственно женщинам, во всем винит себя: «Это было наше последнее лето, и мы проводили его врозь. Конечно, дело осложняла моя гордость, романтическая дурь, пронесенная через всю жизнь, себе во вред. Я все еще продолжала сочинять любовную повесть о муже своем. Я писала ему стихи. Я была как лейденская банка, заряженная грозами. Со мною было неуютно и неблагополучно».

Четвертая графиня

Кажется, Алексей Николаевич одно время увлекся Надеждой Алексеевной Пешковой, невесткой Горького, которую тот ласково называл Тимошей. С ней он встречался во время поездки в Сорренто в 1932 году и летом 1935 года. В этом нет ничего странного, ею увлекались многие. Слухи даже записывали в число ее поклонников Генриха Ягоду и… самого Алексея Максимовича. Как хорошо, что в мою задачу не входит разбираться в достоверности этих слухов. В любом случае, какие бы надежды ни возлагал на эти отношения Толстой, получился один из тех кратких «курортных романов», которые даже мораль XIX века не считала чем-то серьезным, наносящим ущерб семейным отношениям.

Из-за границы, из Парижа Толстой привез Гаяну, дочь Елизаветы Кузьминой-Караваевой, «коммунистку», как утверждал Алексей Николаевич. Гаяна поступила на Путиловский завод, сильно уставала на работе. Как признается пасынок Толстого Федор: «Она вставала в пять часов утра, возвращалась домой измученная. Часто по вечерам она подолгу молча сидела на ступеньках нашей террасы. Как на заводе, так и у нас в семье мало кому до нее было дело». В самом деле дом был большой и беспокойный. Туда переселились тетка Мария Леонтьевна с Марьяной, старшей дочерью Толстого. Даже просто накормить всех обедом в будний день – это целая кампания, в которой задействованы многие (в том числе – повариха и горничная), и за всем нужен присмотр.