Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

Дым табачный воздух выел.
Комната —
глава в крученыховском аде.
Вспомни —
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще —
выгонишь,
может быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя —
тяжкая гиря ведь —
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят —
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон —
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек…
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?

Дай хоть

последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.

Эти стихи написаны в 1916 году. К ним относится забавный комментарий Катаняна: «Однажды, в первые дни их знакомства, в комнате, наполненной людьми, они сели на подоконник, и штора скрыла их от присутствующих, он – такой загорелый и красивый – гладил ее ноги и просил о свидании, которое и состоялось на следующий день у него в гостинице „Пале-Рояль“. Когда же он прочел ей „Лиличке, вместо письма“, там было:

Вспомни,

за этим окном впервые ноги твои исступленно гладил.

ЛЮ {Лиля (Лили) Юрьевна. – Е. П.} заметила, что „ноги“ – это было в быту, а тут поэзия, что нельзя же подавать себя, как есть в действительности. Словом, ей не нравится. „Он и сам это ощущал, – говорила она, – поскольку был очень целомудрен в проявлении своих чувств“, – и тогда появилось:

Вспомни – за этим окном впервые руки твои исступленно гладил».

Далее Катанян замечает: «Вся его любовная лирика пронизана мучительным горем ухода любимой женщины. Для него это было невыносимо… Но Лиля тогда вовсе не „уходила“ от него, не бросала. Она скорее была непостоянна, своенравна и действительно могла уйти в любой момент, ускользнув, мерцая, как драгоценность. Отсюда во многом и трагизм его стихов».

Порой Маяковский проклинает свою любовь, и Лилю вместе с нею:

В грубом убийстве не пачкала рук ты.
Ты
уронила только:
«В мягкой постели
он,
фрукты,
вино на ладони ночного столика».
<…>
Теперь —
клянусь моей языческой силою! —
дайте
любую
красивую,
юную, —
души не растрачу,
изнасилую
и в сердце насмешку плюну ей!
Око за око!

Но в другие минуты буквально не мог представить себе жизни без Лили и в самом деле становился «не мужчина, а облако в штанах». В 1918 году он едет по делам из Москвы в Петербург и всю дорогу пишет страстное письмо Лиле, о том, как любит ее и тоскует. Цитировать его просто страшно, такими чувствами не принято делиться ни с кем, кроме любимой (да и любимый человек не всегда удостаивается такой искренности). И все же рискну привести только одну запись, чтобы вы поняли масштаб и накал этого чувства:

«8 ч. 10 м. Доброе утро, детик любимый.

10 ч. 45 м. Люблю Лику в международном вагоне.

1 ч. Люблю Кисю в обществе комиссара.

Люблю Кисю в 3 ч. 45 минут.

8 ч. Еду к тебе. Рад ужасно. Детка.

10 ч. Скоро Кися.

7 ч. 35 м. Кисик.