Любовь в тягость

Да, я не забыла ничего, но совсем не хотела пускаться в воспоминания. При случае я могла бы восстановить в памяти все до мелочей; но зачем? Я сосредотачивалась лишь на тех деталях и эпизодах из прошлого, которые были уместны здесь и сейчас, и часто – в силу необходимости, продиктованной настоящим моментом, – не сдерживала поток воспоминаний. Теперь, к примеру, я видела раздавленные персики на полу, розы, которыми десять или двадцать раз хлестали о кухонный стол, – красные лепестки взметаются в воздух и плавно оседают, ножки с шипами все еще обернуты в серебристую бумагу; я видела сладости, вышвырнутые за окно, и платье, сожженное на газовой плите. Чувствовала тошнотворный запах горелой ткани, в точности такой, какой бывает, если по рассеянности оставить на одежде раскаленный утюг, и мне было страшно.

– Ничего-то вы не помните и не знаете, – говорил дядя Филиппо, словно мы сидели тут втроем, я и сестры. И хотел рассказать, как все было: известно ли нам, что отец принялся бить Амалию, только когда она стала противиться его намерению бросить работать на Казерту и американских моряков? Не ее это было дело. А она имела обычай совать нос во все, вот ведь вздорный характер. Отцу пришла в голову идея нарисовать голую цыганку-танцовщицу. Он показал картину какому-то типу, одному из тех, что контролировали торговцев живописью, бродивших из города в город и продававших сельские сцены и морские пейзажи. И тот тип – его звали Мильяро, и у него еще был сын с кривыми зубами, – рассудил, что картина вполне годится для продажи врачам, в том числе стоматологам. За цыганку он пообещал отцу навар получше того, что выходил в результате работы на Казерту. Но Амалия воспротивилась: не хотела, чтобы отец порывал с Казертой, малевал цыганок и вообще показывал их Мильяро.

– Ничего-то вы не помните и не знаете, – повторил дядя Филиппо, удрученный тем, что миновали славные времена, ушли безвозвратно годы, когда можно было бы горы свернуть.

Я поинтересовалась, чем занялся Казерта после разрыва с отцом. По глазам дяди Филиппо было видно, что в уме у него промелькнуло множество вариантов ответа, один другого язвительнее. Но в итоге он отбросил самые ядовитые и надменно заявил, что Казерта получил по заслугам.

– Расскажи отцу о том, что сейчас случилось. Он свистнет меня, и мы вместе пойдем убьем Казерту. А коли тот вздумает сопротивляться, так и в самом деле убьем.

Вот как. Выходит, это я должна рассказать отцу. Меня раздражали дядины слова и интонация, с какой они были произнесены. Словно со мной следовало разговаривать именно так, свысока. Филиппо вопросительно посмотрел на меня и, видя, что я непроницаема, снова укоризненно покачал головой.

– Не помнишь, значит, ничего, – твердил он в отчаянии. Потом стал рассказывать о Казерте. Поняв, что отец не намерен впредь работать с ним, Казерта встревожился. Продал убыточную кафе-кондитерскую, унаследованную им от собственного отца, и вместе с сыном и женой переехал в другой квартал. Чуть погодя дошли слухи, что он скупал краденые лекарства. Потом стали говорить, будто Казерта вложил скопленные деньги в типографию. И это странно, ведь он ничего не смыслил в печатном деле. Дядя Филиппо предполагал, что он печатал конверты для нелицензионных пластинок. Как бы то ни было, типография однажды сгорела, и Казерта с ожогами ног угодил в больницу. С тех пор о нем было мало что слышно. Одни говорили – ему хватало на жизнь денег, полученных от страховой компании. Другие думали, будто Казерта, пострадав при пожаре, только и делал, что ходил по врачам, так никогда и не поправившись – не из-за самих ожогов, а из-за повреждения суставов. Вообще он всегда был чудаковатым, и людям казалось, что с возрастом его странности усугубляются. Вот и все. Больше дядя Филиппо ничего о Казерте не знал.

Я спросила, какое у него имя: листая телефонный справочник, я обнаружила слишком уж много людей с фамилией “Казерта”.

– Не вздумай разыскивать его, – ответил он, снова насупившись.

– Казерта мне ни к чему, – солгала я. – Хочу повидаться с Антонио, его сыном. Мы ведь дружили в детстве.

– Неправда. Тебе нужен Казерта.

– Тогда у отца спрошу, как его по имени. – Такой ответ пришел мне в голову неожиданно.

Дядя Филиппо с изумлением посмотрел на меня, словно увидев перед собой Амалию.

– И правда ведь спросишь, – проворчал он. И добавил тихо: – Никола. Его звали Никола. Но телефонный справочник тебе не поможет. Казерта – всего-навсего прозвище. Его настоящая фамилия крутится где-то у меня в голове, но никак не вспоминается.

Он и в самом деле, казалось, ворошил память, пытаясь дать мне ответ, но потом махнул рукой.

– Довольно. Возвращайся в Рим. А коли решишь навестить отца, не рассказывай, по крайней мере, об этой рубашке. За такие фокусы он и сейчас бы убил твою мать.

– Уж теперь-то ему вряд ли это удастся, – заметила я. А дядя Филиппо, словно не услышав моих слов, спросил:

– Еще немного кофе?

Глава 10