Любовь вслепую

– Для порабощения. Через них можно было бы «штрафовать» дистанционно. Списывать процент наполненности, заставлять массы страдать и подчиняться. Это клеймо, способ управления. Поэтому его нельзя срезать, от него нельзя избавиться – так было заложено.

Боже, …какая дрянь. Получается, что в Лейках – в том виде, в котором они были сейчас, – не было никакого смысла. Правда, и этот смысл отражения процентов использовали для расселения людей по районам. Всегда найдется скотина, сумевшая отыскать выгоду даже в неполноценно сработавшем «вирусе». Я тяжело вздохнула. А после подумала, что, если бы не бомбы, не та война, наши дела обстояли бы куда хуже.

– Их уже не убрать? Искусственный интеллект исчез из ткани бытия полностью?

– По его восстановлению ведутся работы. Сложно сказать, сколько…лет они могут занять.

«Или десятилетий. Или столетий». В общем, быстрых результатов ждать не приходилось.

Какое-то время мы оба молчали, слушали плеск воды, грелись, думали о своем.

Я в который раз взглянула на дом.

– Сложно представить, что раньше вот так просто каждый мог получить дом своей мечты. Просто пожелав.

– Да, мог. В пределах своего участка, конечно. Мог модифицировать его по желанию, изменять. Некоторые супружеские пары расходились из-за несовпадения взглядов на дизайн.

Я улыбнулась. Дай людям все, и они найдут, из-за чего рассориться. Чудаки.

– Неужели создавать было так просто?

– Не совсем. – Эггерт плеснул водой, потер шею; глаза его остались закрытыми. – Модификации пространства были в реальности чуть сложнее, чем в матрице. Здесь – облегченный вариант взаимодействия. Ускоренный.

– Все равно…здорово.

– Да. Но не всем нравилось, что люди, не имеющие возможности купить дом, могли его просто «запросить». Собственно, оппозиция, сбившаяся позже в повстанческие команды, состояла из тех, кто видел в этом факте несправедливость.

Я лишь раздраженно выдохнула – тема бесила. Не она сама, но упоминания жадных до власти людей. А здесь хотелось покоя, тишины и продолжения созерцания закатов. Они были невероятными – долгими, радующими глаза и душу.

– Небо, знаешь, …как лазурь с золотом. Не могу…налюбоваться.

Я спохватилась, что Пью может снова расстроиться: сложно слушать о красоте, зная, что когда-то ты сам мог ее видеть. Не дожидаясь реакции на свои фразы, я придвинулась к Эггерту, спросила тихо:

– Ты позволишь…вымыть тебе голову? Я нежно.

Он мог сам, конечно. Он все приучился делать сам. И позволять кому-то ухаживать за собой – всегда удар по гордости. Как та трость, которой он никогда не пользовался. У него красивые глаза и шикарное тело. Не чрезмерно раскачанное, в самый раз.

– Хорошо.

Почти неслышный ответ – я взялась за стоящий у бортика ковшик. Сначала смочить голову, аккуратно вытереть от воды глаза. Налить в ладошку шампунь, втереть в чужую шевелюру, помассировать… И наши лица так близко, наши тела то и дело касаются друг друга. Но ведь прекрасно не есть десерт целиком – не переходить к поцелуям просто потому, что это позволено. Я действительно сделала все нежно, вытерла голову Пью полотенцем. Взялась мыть свою. А после совершенно неожиданно почувствовала, что устала. Что меня в прямом смысле рубит, и хочется полежать.

– Мне…почему-то хочется спать. Не понимаю…

– Это иланг, я говорил. С непривычки он расслабляет слишком сильно. Полежи.

Наверное, мне это было нужно.

– Ты не против?

Вытру волосы и отправлюсь прямиком в спальню. В следующий раз представлю лохань без отдушек.

– Отдыхай. – Спокойный, мягкий ответ. – Я присоединюсь чуть позже.

*****

(LP – Muddy Waters)

Я проснулась, когда за окном начало темнеть, и пригодился зажженный торшер, стоящий на тумбе. Он мягким маяком разгонял полумрак спальни. Рядом со мной все так же пусто, и наполовину застелена кровать – я подлезла под край одеяла, так сильно хотела спать, когда вошла сюда.

Пью не было. Свесив ноги с высокой постели, похожей на бабушкину деревенскую, я накинула на плечи халат, сунула ноги в мягкие тапки. Казалось, что с момента моего засыпания до пробуждения прошла целая вечность, что я нахожусь в некой иной реальности. Сместилась. Наверное, то были игры разума внутри искусственной матрицы. Эггерт был прав, когда говорил, что здесь легко потеряться, слиться с чужеродной материей, слиться из нормального существования. По внутренним часам около девяти вечера – полагаться на те высокие «бим-бомы» с гирями, что стояли в столовой, я бы не стала.