Любовь Втроем

— Понятно. Значит Дубинскую… на худой конец Городецкую…

— Едем, да? Слушай, Дубинскую я первый забил. Но Рувинская хорошенькая тоже очень, она на артистку оперетты учится. Она тебе будет, ладно?

— Не, Захарыч, я не в доле…

— А чего так? Говорю ж, не надо содержать!

— Да тут есть еще проблемы. Значит, берешь ты ее. В дом. В семью. В общем, она тебе родная становится. Значит ты отвечать должен за нее. А ты слыхал про тысячелетний запрет на многоженство? Ваш, еврейский?

— Нет. А ты откуда слыхал?

— А мне Сашка Гузман рассказал. Значит, сначала они уже жили в Европе, но все еще было многоженство, иудаизм ведь раньше это позволял, помнишь?

— Ну да, Рахиль, Лия…

— Потом там какое-то очередное восстание было, кажется в Испании. Или в Голландии, забыл. В общем, наших, то есть ваших ребят поймали и должны были повесить. Но другие ваши ребята сделали подкоп, в общем, все организовали. Все было на мази, но у самого главного было, как положено, две жены. И младшая ТАК ревновала его к старшей, что в пику ей взяла и всех их выдала. Ну, в плане подкопа. И всех этих зайцев героических повесили на хер!

— Ну?

— Вот так. Дальше собрались Сионские Мудрецы и постановили: запретить многоженство на тысячу лет, по причине того, что оно отвлекает от борьбы. В 1960-м как раз этот срок истек.

— А я — родился! Вот именно! Видишь, как все совпадает! Тут-то я и родился, когда истек этот запрет дурацкий! Вот видишь, все-таки иудаизм — это вещь… Слушай, так я-то, я ж вышел из иудаизма! Я ж в христианство подался! Ну вот, последний шанс на лишнюю бабу потерял… Но хорошо, что ты мне это все рассказал, я хоть ребятам скажу, которые в иудаизме остались. Из общества "Некуда". Это общество у них такое, и газета подпольная. Ну, некуда, типа, ехать, живем тут. А я все — пролетел мимо шанса.

— Да ты не расстраивайся! Слушай дальше! Ты, значит, родился, а они опять собрались. Где-то в Голландии, знаешь, там есть закрытый еврейский квартал. Ювелиры. Чистильщики брильянтов.

— Чего?

— Брюлики чистят. Вот им приносят брюлик величиной с яйцо, и в нем крошечное темное пятнышко. Значит, он нечистой воды. И стоит какой-нибудь жалкий мильон. А чистильщик чистит его, пятнышко убирает и начинает этот брюлик стоить уже мильонов пять или восемь.

— А ты откуда все это знаешь?

— Ну это Абрамович рассказывал. Помнишь, он на немке женился и к дяде туда отвалил. Дядя хотел ему эту профессию передать. Абрамка там поселился в этом гетто. А оттуда выйти нельзя!

— Когда нельзя? Это ты про войну рассказываешь?

— Сейчас! Нельзя выйти без специального разрешения общины. Это хасиды. Строгая религиозная секта. И профессия эта удивительная внутри секты.

— Бабки там крутятся, наверное…

— Наверное крутятся. Но Абрамка охренел от всего этого и сбежал. В Германию обратно. И теперь он в пекарне работает — пиццу выпекает.

Так вот, собрались они опять на заседание Верховного Протокола и стали думать — чего делать с запретом на многоженство. И решили продлить его еще на тысячу лет! И знаешь по какой причине?

— Ну?

— По причине, что у современного человека нету ДУШЕВНЫХ сил на двух женщин. По-моему, это круто. Меня сильно зацепило. Это не то что там встал, не встал… Мир — тяжелый, понимаешь, не тянет человек двух баб, душой не тянет, понимаешь? Вот у меня Машка и детей уже трое, а может еще будут. И нету сил душевных ни на любовницу, ни на секс втроем.

— Ну и что? У тебя вон — прошлое. Групповухи! Ты себя уже истощил. А я — ни хрена не истощил. И ребенок у меня один. И сил у меня — до жопы!

— Ну и вперед. Вон девушка красивая сидит, книжку читает. С ребеночком.

Антон обернулся и увидел за соседним у окна столиком темноволосую девицу богемно-хипповатого вида. За окном стояла коляска. Девушка читала книжку, на обложке которой было написано: "Ив Монтан. Солнцем полна голова".

— Кто красивая? Вот эта носатая, что ль?

Это она с ребенком так гуляет! Ничего придумала.

— Красавица…

— Да ладно. Я бы ее поставил где-то между Юлей Городецкой и Юлей Каменецкой…

— Не… Красавица. Чистая шемаханская царица.

— Вот она на тебя и смотрит. Ладно, Ойгоич, ща мы тебе ее подгоним… Девушка! Идите к нам! СОЛНЦЕ — ТУТ. Вот оно — солнце. Русской поэзии. Ойгоев. Алексан Васильич! Вам ошибочно говорили в школе, что это Алексан Сергеич. Васильич!

Носатая засмеялась и явно оживилась. Стало окончательно ясно, что гуляние с ребенком без отрыва от кафе "Рим" было изобретено ею для того, чтобы заодно можно было тусоваться и с кем-нибудь знакомиться.

— Как я к вам пойду? У меня коляска, тут за окном. Лучше вы ко мне идите.

Друзья немедленно перенесли к носато-шемаханской девушке все свое нехитрое хозяйство, состоящее из чашечек, рюмочек и целлофанового пакета — неизменного спутника Ойгоева. Антон продолжал веселиться. Он уже заметил, что Ойгоев с девушкой друг другу понравились.

— Что это вы читаете?

— Воспоминания Ива Монтана. О любви к Симоне Синьоре.

Носатая девушка увидела на лице Антона недоумение и пояснила: