Любовь Втроем

Однажды в журнале "Крокодил" в разделе "Нарочно не придумаешь" были напечатаны два отрывка. Первый из статьи о Петроградской, что-то такое:

"…Петроградская в районе Большого проспекта была местом сосредоточения питейных заведений. Сами названия улиц говорят об этом: Подковырова, Плуталова, Подрезова — названия эти напоминают нам о тех заплутавших в ночи пьяных бедолагах, которых здесь когда-то подковырнули и подрезали…"

Рядом был помещен другой отрывок из книги "Почему так названы?", там было написано, что "улица Подковырова названа в 1922 году в честь члена партии с 1905 года, ветерана того, того и сего товарища Подковырова Н. Н.".

Маргариточка прочитала это, совсем было расстроилась такому облому, но потом отложила "Крокодил", подошла к карте Питера 1911 года, которая висела у нее дома в коридоре, и нашла на ней улицу Подковырова. Как раз между Подрезова и Плуталова. Все, стало быть, правда.

А Петроградская сторона и по сей день остается местом сосредоточения питейных заведений.

Маргариточка, Ойгоев и Коляска С Младенцем заходили хлопнуть по одной и на Подковырова, и на Плуталова, и на Подрезова. Ну и про Бармалеева, улицу, благодаря которой Чуковский сочинил своего Бармалея, тоже не забывали.

Меня история с улицами так тронула, что я сочинила песню и подарила ее как раз Маргариточке — своей соседке. Маргариточка пела ее когда-то прелестно. А теперь эту песню поет Ксюша Арсеньева со своей группой "Питерские сироты".

ПОДКОВЫРОВА, ПЛУТАЛОВА, ПОДРЕЗОВА

Ой, пойду, пойду гулять по кабакам,

Хоть какого бы мне — старого, облезлого

В эту ноченьку найти бы мужика!

Подковырова, Плуталова, Подрезова,

Духом водочным несет из-под земли

Многих здесь подковырнули, да подрезали,

Заплутали, закружили, замели!

Подковырова, Подрезова, Плуталова

Наливают нынче водки да вина

Пожалей ты мои ноженьки усталыя,

Петроградская родная сторона!

Маргариточка научила этой песне Ойгоева, и они распевали ее на два голоса — очень чудно. А у метро, когда наступала горькая минута прощания, они пели грустную песенку — на старые ойгоевские стихи:

Дайте мне бумагу, дайте мне часы,

Запишу я время

На белые листы.

Восемь с половиной,

Я тебя люблю,

А в двенадцать с четвертью

Наверно, разлюблю…

Гуляет черт по улице,

Опершись на клюку,

Зовет он юных девушек

И к танцам и греху…

Стихи эти Ойгоев когда-то сочинил Машке, но тут они были уж так к месту! Наступало восемь с половиной или двенадцать с четвертью и Золушка-Ойгоев, теряя на ходу кучера, карету и лошадей, нырял в метрошную бездну, а Маргариточка уныло плелась с колясочкой обратно, по Малой Пушкарской, минуя веселые Подковырову, Плуталову и Подрезову, минуя страшную Бармалееву, на родную Лахтинскую.

…Восемь с половиной,

Я тебя люблю,

А в двенадцать с четвертью

Наверно, разлюблю…

Целовались они?

Было?

Не было?

Было, было, любезный читатель.

Чего уж там. В данном случае выражение "Я свечу над ними не держал" не работает. Конечно, я свечу над ними держу — в общем, только и делаю, что держу свечу…

И в неясном ее свете отчетливо различаю Маргариточку, в слезах бредущую по Малой Пушкарской без Ойгоева и уже без колясочки (младенца Лизавету она уложила спать), опять в сторону кафе "Рим", а точнее, в Антошину мастёру…

Антоша в это время взял фондовский заказ на барельеф — памяти погибших пожарников.

Заказ был срочный, и он почти ночевал в мастёре, а домой, поглядеть на деток, ездил только пару раз на неделе.

Маргариточка, отправив Ойгоева в метро, а младенца в кроватку, почти каждый вечер теперь приходила к нему в гости. Она познакомилась с многочисленными Антошиными коллегами и собутыльниками, со всеми бабами, из которых больше всего ей понравилась "законная" Лялька, по причине наличия общих интересов — младший сын Антона и Ляльки был ровесник Маргариточкиной дочки. В общем, стала вполне родной и близкой.

Несчастная любовь к Ойгоеву озаряла ее чем-то то ли романтическим, то ли демоническим — или чего-то там такое из Серебряного века. То-то и оно, что целоваться-то — пару раз поцеловались, не вынесла душа поэта, а больше-то — ничего-то и не было.

Верь, читатель — если я говорю, не было, стало быть, так оно и было.

Одним словом, в тот роковой вечер гостей у Антоши не было, потому что сдача была уже на носу, и он одиноко и напряженно работал. Пожарники вышли великолепные, с немного, правда, странными физиономиями — Антону позировали по очереди все его дружки, а вид у Антошиных дружков был на редкость не пожарный. Пожалуй, лучшим пожарником оказался как раз Ойгоев с его голливудским подбородком. А остальные: Рашид, Сурик, Рома Ракиашвили — своим присутствием превращали питерский пожарный барельеф в какое-то совсем другое событие — то ли ташкентское землетрясение, то ли резню в Сумгаите, которая в то время еще и вовсе не случилась, то ли Тайную Вечерю, которая случилась совсем давно и опять же не здесь. Правда, Антон слепил их как есть, просто для общего веселья, а потом собирался убрать все эти усы и бороды, но времени катастрофически не хватало и пока что он лица не трогал.