Любовь Втроем

— Давай! Это все равно мой любимый писатель — могу ж я еще одну его книгу прочитать. Слушай, а ты тоже какую-нибудь книгу прочитай, где главную женщину Мария зовут. И пусть у тебя — это будет любимая книга. Классно же — любимая книга с именем любимой женщины…

— Да я одну такую книгу прочитал. "Евангелие" называется. Хорошо написано, я тебе скажу… Живой язык… Захватывающий сюжет…

— Не напоминай… Опять я получаюсь не муж и отец, а дерьмо собачье. И Ваньке Постникову мне в глаза глядеть стыдно. А так бы съездили, посидели бы хорошо. Выпили бы, помолились…

В белом плаще с кровавым подбоем…

Нет, в черном и серебряном они ввалились в мастёру, на подламывающихся шпильках, в припадке неудержимого хохота, происхождение которого было сразу ясно, так как облако травы вошло в дверь, пока они еще были на лестнице.

— Антошенька-тромбошенька!

Сначала они звонили из города. Они звонили примерно каждый час, и Антон мог проследить всю траекторию их загула и кривую морального падения.

Началось все с невинной экспедиции в Апрашку за какими-то удивительными платьями. Маргарита одевалась именно в такие платья — старинные, ни на что не похожие. И я в такие платья одевалась.

Кто первый придумал этот стиль? Теперь знаменитые модельеры окрестили его "из бабушкиного сундука". Официально он возник где-то на Западе — в 80-х. Мы одевались так с середины 70-х, от бедности в сочетании с изобретательностью. У нас тоже есть официальный родоначальник этого стиля — Паша Каплевич. Москва — Тишинский рынок. И все равно выходит на пяток лет раньше.

Я думаю, что в Питере — раньше еще на пару лет. По крайней мере в 1974-м я уже одевалась именно так. В немыслимые довоенные крепдешины 30-х, китайские паплины 50-х и ослепительные люрексы и металлик 60-х.

Знаменитая красавица из Тряпки Нинка Ворохова покупала себе в Апрашке белые морские штаны 56-го размера, завязывала их на животе пеньковой веревкой, в которую были вплетены живые цветы. Сверху полагался крошечный бархатный жакетик "жди меня и я вернусь" или жилетка на голое тело.

Однажды она приехала ко мне часа в три дня: один рукав у нее был из красного атласа, другой из черного. На ногах маленькие брючки — тоже одна штанина черная, другая красная. Остроносые лодочки, сверху — туника из небеленного холста. Кудрявые волосы распущены по плечам и на голове огромных размеров бант — одна половина из черного атласа, а другая из красного. Ни в каком Феллини такого не показывали. Я сразу спросила:

— На такси приехала?

— Ну откуда ж деньги у меня… На трамвае… Приходилось, конечно, глаза опускать.

В ту пору Нинка была любима и счастлива — Пашка Ашкенази еще не бросил купчинскую бесприданницу, инженерскую дочь, ради московской Надюши — замминистровой внучки, и Нинка была настоящая Мать Тусовки.

Сильно пьющая, дающая кому ни попадя у пивного ларька, она всегда выглядела западной кинозвездой. Лицом она напоминала Джейн Фонду — это не часто встречающийся в России тип, но на наших питерских берегах все же иногда встречающийся. Нинка была — "наша Америка". А меня звали "девочка из Неореализма", и дальше, дальше в итальянское кино — уже в пятидесятые, в длинные подведенные глаза, в платья с вытачками чуть выше колен.

Нужно иметь идеальные ноги — чтобы носить такую длину.

Идеальные ноги были у всех девочек в нашей тусовке. С другими не принимали — Пашка моментально отбраковывал. Строг был.

Пока не встретил коротенькую кривоногую Наденьку. Ну, что скажешь, Москва — город хороший.

Нинкина звезда покатилась вниз. Годам к тридцати она, что называется, "сошла с круга" — от пьянки. Ударилась в религию. На какое-то время увлеклась идеями общества "Память": среди нескольких эскадронов, которые по ней прошли, был и еврейский. В нынешнее время она, наверное, стала бы феминисткой, декларировала бы ненависть к мужчинам вообще, но тогда феминистские идеи на поверхности общества еще не плавали и из хорошо всплывающего на поверхность идейного дерьма ей больше всего подошло антисемитское. Оно обвиняло в ее раннем увядании и хроническом бесплодии довольно большую группу ее возлюбленных с подлым изменщиком Ашкенази во главе. Наблюдать ее в этот период жизни было грустно, но минутная грязь стекла с чистой Нинкиной души, и нынче она в мире и покое проживает в городе Лондоне — замужем за небедным пожилым человеком.

Да и где ж проживать "нашей Америке" — как не в Англии?

… Нет, я-то была "наша Италия". Маргарита — конечно, тоже.

Мы были добросовестные Нинкины ученицы, а Лялька ничего про это и не знала, хотя они с Нинкой в "Тряпке" учились в одном потоке.

Но Нинка была — "хорошая плохая девочка", а Лялька с восемнадцати лет непрерывно была замужем: не успела развестись с Вихревым, как вышла за Антона, родила, и совсем ей было не до платьев — ходила себе в джинсах и ладно.

Конечно, Маргарита, задавшаяся целью несколько оживить и расцветить Лялькину жизнь, не могла согласиться на эти однообразные джинсы. Нужны были волшебные платья, остроносые "лодочки", шляпы, ридикюли…

Денег ушло у каждой — аж рублей по четырнадцать.

Ах какие это были платья!═